— Я не позволю вам!… — прорычал стюард.

Последние его слова потонули в поднявшемся гвалте: все присутствующие повскакивали со своих мест.

— Тихо! — прокричал председатель Легри.

— Так вот, господин Тераль! — неумолимо продолжал Виктор Дельо. — Я официально обвиняю вас в том, что пятого мая сего года в тринадцать часов сорок пять минут вы убили Джона Белла в его каюте, перерезав ему сонную артерию с помощью ножа для разрезания бумаги, на котором ваших отпечатков пальцев не оставалось, поскольку вы действовали в перчатках. Потому-то вы и не побоялись оставить орудие убийства на ночном столике рядом с шелковым шарфом, украденным вами тремя днями раньше у госпожи Вотье.

— Я не понимаю ни слова из того, что вы говорите, — ответил стюард.

— Если вы ничего не понимаете, господин Тераль, отчего же так смертельно побледнели? Ну ладно, я помогу вам вспомнить, рассказав, как именно я вас «вычислил». Официальное следствие не принесло никаких результатов, и я провел собственное небольшое расследование. Я разыскал всех членов семьи Вотье, добрался до Института Санака, наряду с этим поднял также некоторые документы Всеобщей трансатлантической компании. Я получил список фамилий всех пассажиров, находившихся на «Де Грассе» во время того злополучного рейса, изучил все радиограммы, отправленные с его борта, и среди вороха поздравительных телеграмм и денежных переводов наткнулся на коротенькую телеграмму за подписью некоего Анри: «I share you sorrow», то есть «Разделяю ваше горе». Это несколько выспреннее послание навряд ли привлекло внимание радиотелеграфистов «Де Грасса», которым и в голову не пришло сопоставить это «разделенное горе» с совершенным на борту убийством. Однако меня, старого буквоеда, оно насторожило. Я отметил, что некий Анри отправил телеграмму через полчаса после того, как было обнаружено преступление. Телеграмма была адресована некой Филис Брукс в Нью-Йорке. Я тотчас попросил одного моего старого приятеля, уже с четверть века живущего в этом городе, негласно навести кое-какие справки об этой таинственной незнакомке, которая разожгла мое любопытство. Вскоре я получил от него сведения о ее своеобразной профессии и последних связях. В этом списке фигурировало имя Джона Белла. Тогда же я узнал и о том, что три года тому назад Филис Брукс вышла замуж за некоего Анри Тераля, французского гражданина. Девичьей фамилией Филис пользовалась только для нужд своего ремесла. А телеграмма, отправленная с «Де Грасса», носила подпись «Анри». Согласитесь, совпадение по меньшей мере любопытное! Не найдя Анри в списке пассажиров, я попросил разрешения взглянуть на список команды, где и обнаружил имя «Анри» в сочетании с фамилией «Тераль» — он оказался стюардом по обслуживанию кают-люкс, одну из которых занимал Джон Белл! И все встало на свои места!

По залу прокатился восхищенный гул. Даниелла с обожанием смотрела на своего наставника, который, несколько смутившись, безуспешно пытался пристроить очки на носу. Он откашлялся, прочищая горло, и продолжил:

— Мой вывод прост: настоящий убийца Джона Белла — перед вами, у свидетельской решетки… В надлежащее время он, видимо, предстанет перед судом, и, боюсь, задача его защитника будет трудной — во всяком случае, для моих старых плеч она была бы непосильной. Свою же миссию защиты Жака Вотье я, смею надеяться, выполнил: подсудимый будет оправдан. Я ни от кого не жду благодарностей — ни от своего необычного клиента, которому причинил немало горя, открыв глаза на вероломство жены, ни от госпожи Соланж Вотье, которая вряд ли скажет спасибо за то, что я огласил некоторые интимные подробности ее жизни, ни, наконец, от родных несчастного слепоглухонемого, которые, конечно же, не простят мне, что в последний момент я сумел избавить подсудимого от быстрой и верной казни, предусмотренной статьей триста второй Уголовного кодекса, на применении которой с таким усердием настаивал господин прокурор. Единственный человек, который в глубине души, как мне думается, благодарит небо за ниспосланное мне вдохновение, — это многоуважаемый, скромный Ивон Роделек, чьими усилиями будничный поначалу ход настоящего процесса был вознесен в сферы самых высоких человеческих чувств…