Полностью выполнить программу нам не удалось: наши возможности весьма заметно отстают от наших желаний. В три часа дня легко говорить и верить: "Завтра встанем в пять, в полшестого перекусим, а в шесть тронемся".

- Тогда доберемся до места еще до полуденной жары, - замечает один.

- Летом утро - лучшее время. А ты как считаешь? - добавляет другой.

- И спору быть не может.

- Прохладно, свежо!

- А как восхитительны предрассветные туманы!

В первое утро компания еще крепится. Все собираются к половине шестого. Все молчат, лишь изредка кто-то бросает реплику; ворчат по поводу еды, а также и по всем другим поводам; все раздражены, атмосфера опасно накаляется; все ждут, что будет. Вечером раздается голос Искусителя:

- А по-моему, если выехать в половине седьмого, то времени будет предостаточно.

Добродетель протестует слабым голосом:

- Но мы же договаривались...

Искуситель чувствует свою силу.

- Договор для человека или человек для договора? - толкует он Писание на свой лад. - А потом, вы же всю гостиницу поднимете на ноги; подумайте о несчастной прислуге.

Добродетель шепчет едва слышно:

- Но ведь здесь все встают рано.

- Если бы их не будили, они бы, бедняги, и не вставали! Скажите: завтрак ровно в половине седьмого, всех это устроит.

Таким образом, Лень удается спрятать под маской Добра, и вы спите до шести, объясняя своей совести, что делаете это исключительно из любви к ближнему, чему она, однако, верить не желает. Были случаи, когда приступы любви к ближнему затягивались до семи.

В той же степени, в какой наши желания не соответствуют нашим возможностям, расстояние, измеренное циркулем по карте, не соответствует расстоянию, отмеренному ногами.

- Десять миль в час, семь часов в пути - семьдесят миль, за день легко отмахаем.

- А подъемы?

- А спуски? Ну ладно, пусть будет восемь миль в час и шестьдесят миль за день. Gott im Himmel! {Здесь: черт побери! (нем.).}

Хороши мы будем, если не сумеем выдать восемь миль в час! Меньше кажется невозможным - на бумаге.

Но в четыре дня голос Долга гремит уже не так трубно:

- Нет, и разговоров быть не может, надо ехать дальше!

- Да не шуми ты, куда спешить? Прекрасный вид отсюда, как считаешь?

- Очень. Не забывай, до Сан-Блазьена еще двадцать пять миль.

- Сколько?

- Двадцать пять, чуть побольше.

- Уж не хочешь ли ты сказать, что мы проехали лишь тридцать пять миль?

- От силы.

- Чушь! Твоя карта врет.

- Сам знаешь, такого быть не может.

- С самого утра мы работаем как заводные.

- Ну, это ты брось. Во-первых, мы выехали только в восемь.

- Без четверти восемь.

- Ну, без четверти восемь. И отдыхали каждые шесть миль.

- Мы останавливались полюбоваться окрестностями. Раз уж приехал посмотреть страну, будь добр, посмотри ее.

- И пришлось брать несколько крутых подъемов.

- И кроме того, сегодня на диво жаркий день.

- Не забудь, до Сан-Блазьена двадцать пять миль, и это все, что я хочу сказать.

- Еще подъемы будут?

- Да, два. И один спуск.

- Мне помнится, ты говорил, что до Сан-Блазьена будет спуск?

- Да, последние десять миль. А всего до Сан-Блазьена двадцать пять.

- Но ведь до Сан-Блазьена не должно быть никаких селений. А это что за деревушка у озера?

- Это не Сан-Блазьен, до него еще далеко. Кончайте, ребята, надо ехать.

- Как бы нам не перестараться. В таких вещах необходима умеренность. Славная деревушка, как она там на карте - Титизее? А воздух там, наверное...

- Я что? Я не против. Вы же сами предложили ехать до Сан-Блазьена.

- На что нам сдался этот Сан-Блазьен? Что на нем, свет клином сошелся? Какой-нибудь паршивенький городишко. А эта Титизее куда приятнее.

- И недалеко.

- Пять миль. Все хором:

- Останавливаемся в Титизее!

Это расхождение теории с практикой Джордж открыл в первый же день, как мы сели за руль.

- По-моему, - сказал Джордж - он ехал на одноместном велосипеде, а мы с Гаррисом на тандеме держались немного впереди, - мы договаривались, что в гору поднимаемся на поезде, а с горы спускаемся на велосипедах.

- Да, - сказал Гаррис, - в общем, так оно и будет. Но ведь не на каждую же гору в Шварцвальде ходят поезда.

- Есть у меня подозрение, что они вообще здесь не ходят, - проворчал Джордж, и на минуту воцарилась тишина.

- Кроме того, - заметил Гаррис, развивая тему, - тебе же самому не захочется ехать только под гору. Это будет нечестно. Любишь кататься, люби и саночки возить.

Опять воцарилась тишина, которую через минуту нарушил уже Джордж.

- Вы, ребята, меня не особо-то жалейте, - сказал Джордж.

- Что ты хочешь этим сказать? - спросил Гаррис.

- Я хочу сказать, - ответил Джордж, - что, если нам по пути подвернется поезд, не бойтесь оскорбить меня в лучших чувствах. Лично я готов штурмовать эти горы в поезде, пусть даже это и нечестно. Оставьте уж это на моей совести. Всю неделю я вставал в семь утра, так что за ней небольшой должок. Итак, обо мне не беспокойтесь.

Мы пообещали не забывать этого, и путешествие продолжалось в гробовой тишине, пока ее снова не нарушил Джордж.

- Какой, ты говоришь, у тебя велосипед? - спросил Джордж.

Гаррис ответил. Я забыл, какой он там был марки, но это несущественно.

- Ты уверен? - не отставал Джордж.

- Конечно, уверен, - ответил Гаррис, - а в чем дело?

- Да так, просто тебя надули, - сказал Джордж.

- Как это? - спросил Гаррис.

- На плакатах рекламируется совсем другая машина, - объяснил Джордж. Один такой рекламный плакат висел на тумбе на Слоун-стрит, он попался мне за день-два до нашего отъезда. На велосипеде именно твоей марки ехал человек, в руках он держал знамя. Он ничего не делал, это и слепому было видно: он просто сидел в седле, и воздух свистел у него в ушах. Велосипед катился сам по себе, и это у него хорошо получалось. Твоя же махина всю работу взвалила на меня. Это негодная лентяйка: если не крутить педали, она и с места не стронется. На твоем месте я бы стал жаловаться.

Если задуматься, то редко какой велосипед выполняет обещания, данные им в рекламе. Из всех плакатов, что я могу вспомнить, лишь один изображал человека, который что-то делал. Но за ним гнался бык. В ситуациях ординарных задача художника - убедить сомневающегося небита в том, что занятие велоспортом сводится к сидению в роскошном седле и быстрому перемещению в желаемом направлении под воздействием невидимых небесных сил.