Первой мыслью моей было бежать к Зое Ивановне, но, вспомнив, что она с неделю как уехала на кочевки, забилась в свой угол и стала ждать. Сижу и думаю: "Что делать? Кому пожаловаться на судьбу? У кого просить защиты?" И тут я вспомнила об Аркадии Марковиче.
"Он, только он может спасти меня! Он знает закон и не разрешит родичам продавать меня в жены, я еще учиться хочу..."
Недавно Зоя Ивановна говорила, что продолжать учебу нужно в школе-интернате, что с будущей зимы я смогу поступить сразу в пятый или даже в шестой класс, а там останется всего два года. А с восемью классами, говорила она, можно ехать в город в педагогическое училище.
На мое счастье, в этот день отец с Ачо не приехали. И среди ночи, когда тетушка Халерха, по обыкновению укрывшись оленьей шкурой, спала непробудным сном, я, крадучись, выскользнула из юрты, быстро собрала в упряжку собак и пустилась в неблизкий путь.
Дул попутный ветер, и собаки бежали быстро. Сытые, давно не бывавшие в разгоне, они, кажется, сами были рады, что предстояла дорога.
Сижу, свесив ноги с нарты, держу на коленях остол и поглядываю на небо: ярко горят звезды, не затуманило бы их. Если небо начнет хмуриться жди перемены погоды. А зимой если перемена, то к пурге!
От одной этой мысли меня бросило в жар, и, пересилив волнение, протянула остол вдоль спины вожака, чтобы несся шибче.
Конечно, у страха глаза велики, однако предчувствие не обмануло меня. Я была уже на половине пути, как в тундре неожиданно все стало меняться: небо затянуло туманом, молодой месяц скрылся, звезды все разом погасли, и перед глазами закружились вихри колючего снега.
Я спрыгнула с нарты, ухватилась за поворотный шест и побежала за упряжкой. Пробежав немного, оступилась, выронила из рук шест и не успела ухватиться за него снова, упряжка умчалась вперед. Если не догоню ее, останусь одна-одинешенька, пурга заметет меня, что и следов никто не отыщет. И я изо всех сил стала звать вожака: "Хубо! Хубо!" И представьте себе, он услышал мой крик.
Догнав нарту, я с разбегу повалилась на нее и несколько минут лежала лицом вниз, а когда пришла в себя, увидала, что собаки зарываются в снег.
Я знала, что, пока не кончится пурга, они не тронутся с места, и сама решила укрыться. Выбрала большой сугроб, прижалась спиной, натянула капюшон малицы и лежу ни жива ни мертва. Тут меня начало заносить снегом. Чувствую, тяжесть давит на спину, и, чтобы освободиться, задвигала плечами. Сразу стало полегче.
"Раз в пургу родилась, суждено мне в пургу и погибнуть, от судьбы не уйдешь".
Лежу и жду своего конца. Вскоре так разморило, что стало клонить ко сну.
Я проснулась, когда уже рассвело. Выбралась из-под снега, огляделась вокруг и глазам своим не поверила: тихо, безветренно и солнце всходит. Не успела сделать несколько шагов, как ощутила такую острую боль в ногах, что защемило сердце. Неужели отморозила? Пока не поздно, нужно растереть снегом, и только взялась стягивать торбаса - они ни в какую, будто к ногам примерзли. И от обиды заплакала и сквозь слезы не сразу заметила, как из-под огромного сугроба вылезает мой вожак Хубо и за ним остальные собаки.
В полдень приехала в поселок - и новая беда: сошла с нарты, а идти не могу.
Хорошо, что прибежал Аркадий Маркович и на руках унес в помещение. Не успела я слова сказать, а он уже положил меня на кушетку, разрезал перочинным ножом торбаса и принялся растирать мне спиртом ноги.
- Девочка моя, как это тебя пустили одну в такой дальний путь? спросил он. - Видно же было, что собирается пурга. Она и у нас бушевала всю ночь.
- Я убежала от родных. - И, с трудом сдерживая слезы, все рассказала, - Аркадий Маркович, миленький, если отец с Халерхой приедут за мной, не отдавайте меня, спрячьте где-нибудь...
- И не буду никуда прятать, - решительно заявил он. - На твоей стороне закон, по которому до восемнадцати лет никому не разрешается вступать в брак. А тебе, Тыгрина, по-моему, шестнадцать?
- Да, шестнадцать зим...
- Вот видишь, закон на твоей стороне. А теперь, девочка, выпей чаю и спи себе на здоровье.
И что бы вы думали? Через три дня приехал за мной отец, но не с Халерхой, а с самим Ачо. Аркадий Маркович, конечно, не пустил их ко мне, посадил на кухне и по-доброму, тихо, без крика начал втолковывать им, какое их ждет по суду наказание за нарушение советского закона о браке. А в заключение разрешил отцу пройти повидаться со мной. Но отец не пошел, сказал, что стыдно ему мне в глаза смотреть.
- Если бы не Халерха, никогда бы не стал продавать свою дочь в жены старому человеку.
- Вот и передайте своей жене наш разговор, объясните, что поступили с дочерью худо...
- Поговорю, конечно, больше не захочет! - в сердцах пообещал отец.
Аркадий Маркович понял, какую выволочку получит от него Халерха.
Как и говорила Зоя Ивановна - она, кстати, вскоре приехала узнать, что со мной, - я была зачислена в пятый класс. Училась я на круглые пятерки, и, когда через три зимы окончила школу, Аркадий Маркович решил направить меня в Николаевск-на-Амуре в Училище народов Севера. Он уже бумаги отправил туда, и в середине августа я должна была поехать.
Но тут Аркадий Маркович заболел; у него и прежде бывали приступы удушья, а на этот раз такой сильный, что в помещении ему не хватало воздуха и его уложили на дворе. Но и здесь учитель с трудом переводил дыхание, а однажды ночью ему стало совсем плохо, думала, не доживет до утра.
Вызванный из района врач установил у него двустороннее воспаление легких, отягощенное бронхиальной астмой, и что воздух тундры ему вреден.
Целый месяц пролежал Аркадий Маркович, и все это время я не отходила от него. Как он ни уговаривал меня ехать в Николаевск, потому что время уходит, я и слушать не хотела.
- Когда я отморозила ноги, вы, Аркадий Маркович, сколько возились со мной, - говорила я. - Теперь, когда вам так худо, разве я могу покинуть вас? А учеба от меня не уйдет, можно ведь и заочно.
Как ни тяжко было разлучаться со школой, созданной в тундре усилиями Аркадия Марковича - когда он приехал сюда, она ютилась в стареньком, ветхом помещении прежней фактории, - оставаться дольше здесь нельзя было. Разреженный, с малым содержанием кислорода воздух стал ему опасен. С наступлением ранней северной осени с долгими дождями пополам со снегом он снова мог заболеть. Ему предлагали несколько мест, в том числе и Вербную, где он после войны, вы знаете, работал неподалеку в леспромхозе.
Аркадий Маркович выбрал Вербную.
Когда я собирала его в дорогу - складывала в чемодан носильные вещи, - Аркадий Маркович не предполагал, что и я решила ехать с ним. Заметив, что я украдкой собираю и свои вещи, спросил:
- А ты куда?
- В Вербную. Разве вы не хотите, чтобы я была с вами?
- Девочка моя, а ты не подумала, что я старше тебя на целых пятнадцать лет?..
- Ачо старше меня на целых сорок... - сказала я и разразилась смехом. - Если бы я ночью не убежала, наверно, уже была бы его женой...
И Аркадий Маркович в тон ответил:
- Зато Ачо, говорил твой отец, дал за тебя богатый выкуп - двадцать собольих шкурок, пятнадцать песцовых и десять оленей в придачу. А я какой выкуп могу за тебя дать? - И развел руками.
Я хлопнула крышкой чемодана, подбежала к нему и повисла у него на шее.
- Спасибо тебе, Тыгринка.
И вот мы живем в Вербной уже седьмой год. Я тоже, как и Аркадий Маркович (с его, понятно, помощью), заочно окончила пединститут и преподаю зоологию.
Воздух долины оказался для мужа более благодатным, чем в тундре, но время от времени астма все же дает о себе знать. Приступы бывают у него хоть и недолгие, но очень тяжелые, а прошлой весной врачи почти уже не надеялись на его выздоровление, так что и в Вербной нам оставаться нельзя...
В это время на берегу застрекотал моторчик.
- Приехали, - обрадовалась Тыгрина Чандаровна, подбегая к окну.