Я готовил много лет сеть эмиссаров по всему миру - в основном она состояла из бывших граждан России, но были в ней и сотрудники русского посольства в США, и граждане других стран, в зависимости от конкретной необходимости. Все это вы найдете в записной книжке... Я составил план ликвидации восьми наиболее опасных сотрудников ЦРУ, а также близких к ЦРУ людей наподобие Корина. Мой замысел имел несколько целей. Первая парализовать ЦРУ психологически, продемонстрировать наше могущество и неуязвимость. Вторая - избавиться от потенциальной угрозы со стороны этих людей как самых профессиональных, инициативных и проницательных. Третья рассредоточить оперативные силы ЦРУ и других спецслужб по миру, заставить их заниматься этими убийствами и тем ослабить направленный на нас удар. И еще одна цель, наиболее дальновидно рассчитанная - как мне казалось тогда. С самого начала я понимал, что американцы рано или поздно доберутся до источника моей информации - Берринджера. Это и было решающим звеном программы дезинформации. Берринджер изначально предназначался на роль ягненка для заклания. Иной связи со мной, чем линия Гольданский Бертенев, он не имел.

Гольданский умер, цепь оборвалась. Я рассчитывал на то, что в ЦРУ его будут разрабатывать как предполагаемого главу сети и неизбежно потеряют массу времени, а то и совсем заблудятся.

- Вы недооценили нас, - заметил Корин. И с удивлением вдруг поймал себя на том, что впервые непроизвольно отождествил свою персону с ЦРУ.

- Да, недооценил, - согласился генерал. - Но это не единственная моя ошибка. Вторую я допустил, когда санкционировал похищение Шалимова.

Все выглядело таким простым и ясным! После нейропрограммирования в клинике Шалимов должен был увести вас на ложный путь, а затем покончить с собой. Это была импровизация, и она виделась мне блестящим ходом.

Рубинов умолк, уставившись безразличным взглядом в потолок.

- Вам плохо? - встревожено спросил Ласкеров.

- Что? - очнулся генерал. - А, нет... Я просто задумался. Можете задавать вопросы, господа. Но помните, все персоналии - в книжке, и не тратьте на них время, оно драгоценно.

- Я не понимаю одного, - сказал Корин. - Зачем? Зачем вы создали уникальную организацию, совершили невиданное и неслыханное, практически глобальное преступление? Зачем вам десять миллиардов долларов? Вы что, хотели стать экономическим диктатором мира?

Генерал обратил на Корина бесконечно усталый взгляд.

- Нет, Сергей Николаевич. Во-первых, не десять миллиардов, а меньше. Один миллиард должен был пойти на вознаграждение непосредственных исполнителей, назначение второго - оплата услуг по переводу золота и бриллиантов в деньги. Эта сложнейшая финансовая операция заняла бы несколько лет. Я действительно намеревался захватить контроль над ведущими банками мира, но не для того, чтобы установить подобие личной диктатуры. Подрыв основ западной экономики - вот что было моей задачей.

- Но для чего?

- Мне трудно объяснить это вам, Сергей Николаевич. Вы служите ЦРУ, а я служу... служил России. И мое сердце обливается кровью, когда я вижу, во что превратилась моя великая некогда страна.

Мои восемь миллиардов, вырванные из пасти алчного Запада, могли бы лечь в основу могучей финансовой империи, вырасти в сто, двести раз, воплотиться в заводах, шахтах, банках, новых городах, ультрасовременных технологиях, миллионах рабочих мест - и все это управлялось бы отсюда, из России. Из руин хиреющей экономики Запада встал бы новый российский колосс. Вот о чем я мечтал, мистер Корин (Рубинов презрительно подчеркнул слово "мистер"). Вы великолепно справились с вашим заданием, вы можете гордиться собой, но вы уже не русский человек и вряд ли поверите мне.

- Ну почему же... Я верю вам, - тихо произнес Корин.

Он мог бы многое возразить генералу. Он мог бы сказать, что мир стал невероятно тесным на пороге двадцать первого века, и нет уж отдельно ни Америки, ни России - они выживут вместе или вместе погибнут. Он мог бы сказать, что не доллары ЦРУ побудили его встать на пути террористов. Он мог бы сказать, что люди достойны в первую очередь жизни - не в масштабе тех или иных стран и наций, не в роскоши и не у власти, а просто жизни.

Он мог бы рассказать о Каннингхэме, об Эпилгейте, об ужасной ночи в Париже у постели истекающей кровью Саманты. Но был ли смысл говорить все это умирающему человеку? Вместо этого он сказал:

- Вы заблуждались в главном, генерал. Вам никогда не удалось бы создать новую российскую империю, о которой вы грезили наяву. Вам просто не позволили бы.

- Кто? - пренебрежительно проронил Рубинов. - Уж не вы ли?

Корин покачал головой.

- Нет, не я. Не позволили бы те самые законы, которые вы установили для себя и которым следовали. Вы прибегли к помощи преступников, и в дальнейшем намеревались использовать их. Прибавьте сюда и то, что американские спецслужбы не успокоились бы ни на минуту. Ваше золото, генерал, стало бы поводом к нескончаемой кровавой войне. Оно не досталось бы ни вам, ни другим, потому что в такой войне победителей не бывает Бессмысленная гибель еще сотен людей - вот и все, чего вы могли бы добиться, удайся ваш план.

Рубинов встал, подошел к окну, заговорил, не оборачиваясь.

- Вот вы и ответили на незаданный вопрос, которого я ждал и не дождался. Почему я отдал вам записную книжку? Ведь координаты базы известны только мне и тем людям, что находятся вне вашей досягаемости. Я мог передать Ратникову команду по радио уходить с уже имеющимися двумя миллиардами и плутонием и продолжать мое дело без меня. Профессор Филлингем со временем мог бы смонтировать и настоящие бомбы... Я не сделал этого. Почему - ответили вы, Корин. А сейчас прошу, оставьте меня одного.

Столько страдания и отчаяния сжалось в комок в этой короткой фразе, что трое переглянулись, поднялись и без единого слова направились к выходу. Рубинов распахнул окно шире.

Он видел, как они садятся в машину и уезжают Из сейфа он достал пистолет, положил его на ломберный столик перед собой, тяжело опустился в кресло. Рубинов сидел неподвижно час, другой. В кабинете надрывались телефоны, он не слышал их.

Лунный блик отсвечивал на вороненой стали пистолета, и этот свет входил в глаза одинокого человека, проникал в его мозг, заполнял его от края до края. Рубинов не видел ничего, кроме этого благодатного серебристого света, а когда он приставил пистолет к виску и спустил курок, света стало еще больше, он словно выплеснулся за стены комнаты и прохладной волной затопил спящий мир, и это называлось - милосердие.

12

Шалимов не сразу заметил Коллинза, устроившегося в уголке рекреационного холла клиники "Черити Кросс", принадлежавшей профессору Конти Первое время, когда жизнь Саманты балансировала на грани небытия, Андрей дневал и ночевал у дверей палаты - в саму палату врачи пускали его редко и неохотно. Но все же он чувствовал, что его присутствие, прикосновение его рук, его дыхание на лице девушки, пусть и не осознаваемое ею, помогли вытянуть ее из безвозвратной пропасти не меньше, чем колдовство искусных хирургов.

Сейчас жизнь Саманты Ларрены была вне опасности. Она уже ненадолго приходила в себя, открывала глаза и могла произнести несколько связных фраз. Шалимов спешил к ней из цветочного магазина, прижимая к груди скромный букет алых роз. Он завалил бы ее палату цветами, но выданные неразговорчивыми агентами ЦРУ карманные деньги не позволяли роскошествовать.

Коллинз шагнул навстречу Шалимову, тряхнул его руку.

- Добрый день, мистер Коллинз, - поздоровался тот.

- Здравствуйте, Андрей, - отозвался полковник. - Я ждал вас... Хотел с вами поговорить.

Шалимов огляделся и указал на кресла рекреационного холла.

- По-моему, вполне подходящее место.

Коллинз не стал спорить. Они уселись в кресла под раскидистой пальмой в кадке возле аквариума с золотыми рыбками.

- Курить здесь, наверное, нельзя, - полувопросительно-полуутвердительно промолвил полковник.