- То есть?
- Помните Кекуле? Того, что установил структурную формулу бензола? Он свое открытие во сне увидел. И Менделееву его периодическая система вроде бы приснилась... И не так важно, галлюцинировал я или наяву совершил путешествие по чужому миру. Впрочем, я думаю, если это были иллюзии, то внушенные иным разумом, нечеловеческим. Но тут мы едва ли разберемся. Давайте о выводах. Вы изучали формулы, которые я написал в результате моего... Гм... Прозрения?
- Изучал. Спорно, очень спорно.
- Потому, что вы видели только итог. Когда я выйду отсюда, представлю вам весь математический аппарат. Тогда вопросов не останется.
- Борис, вы хоть сами осознаете до конца, что означают ваши формулы?
- Да, конечно. Это базовое описание динамического равновесия Сопряженных Миров, а также экстраполяция последствий его нарушения.
- И по - вашему выходит, что мы...
- Нарушили энергетический баланс, - подхватил Воронин. - С тех самых пор, как открыли первую Дверь... И ни вернуть, ни исправить тут ничего нельзя. Диспропорция с течением времени будет возрастать. Прорывы мембран станут более частыми, а потом барьеры рухнут, и то, что прячется за мембранами, затопит сначала Фоксхол, а затем и Землю. Мы своими руками разрушили плотину.
- Апокалипсис по Воронину, - вздохнул Ратомский.
- Скорее Экклезиаст. "Во многой мудрости много печали, и тот, кто умножает познание, умножает скорбь".
После тягостной паузы Ратомский вдруг заявил:
- Я не верю.
- Кому? Мне или тем, кто вывел меня на правильный путь?
- Правильный ли? Вот в чем вопрос...
- Я покажу вычисления...
- Да, да... Но математика - штука неодназначная, Борис. С помощью хитроумных вычислений можно доказать или опровергнуть все, что угодно. Вам это известно так же хорошо, как мне.
- Вот бы мне вашу надежду...
- Она не совсем безосновательна.
- Да?
- Да.
Воронин затушил догоревшую сигарету. Ратомский выбросил окурок и пепел за окно, опустил раму, тщательно вымыл крышку - пепельницу. Во время этих манипуляций он говорил:
- Там, за мембранами - не один мир, их несколько. Вам показали - и действительно неважно, наяву или с помощью внушенных галлюцинаций противоборство, борьбу. Видимо, эти миры враждуют. Их интересы и цели неведомы нам. Так почему вы исключаете возможность, что по каким - то своим причинам одна из сторон могла передать вам искаженную информацию?
- А я и не исключаю. Расчеты необходимо проверять и перепроверять десяти раз. Но предварительные выводы...
- Вот именно, предварительные. Но допустим даже, что они стопроцентно верны. Так ли уж мы бессильны, так ли уж совсем ничего не можем противопоставить угрозе?
- Ничего. Даже если мы согласимся никогда больше не открывать ни одной Двери и взорвем наш энергетический центр, это уже ничего не изменит.
- Да вы обыкновенный пессимист! - воскликнул Ратомский. - Пусть на данном этапе мы не знаем, что делать. Но мы будем работать... Лучшие умы Института, включая вас... Выход может отыскаться в самой неожиданной стороне.
- Конечно, мы будем работать, - устало согласился Воронин. - Но боюсь, что я не пессимист, а реалист...
В палате появился доктор Михайлов и подозрительно потянул носом.
- Курили? - строго спросил он.
Ратомский принялся было опрадываться, но Воронин перебил его.
- Меа кульпа, доктор, моя вина... Сил не было терпеть.
- Нехорошо, - Михайлов осуждающе покачал головой. - А впрочем, прощаю. Раз тянет курить, значит, вы восстанавливаетесь быстрее, чем я ожидал... Но вашу беседу придется заканчивать, пора.
- Скорее выздоравливайте, Борис, - пожелал Ратомский на прощание. - Я ещё загляну к вам.
Он осторожно пожал руку Воронину, крепко - доктору Михайлову и покинул палату. За дверью он сразу сник. Как ни бодрился Геннадий Андреевич в разговоре с Ворониным, он был обеспокоен гораздо сильнее, чем старался показать Борису. Итоговые формулы Воронина убеждали его и без знакомства с методикой расчетов. Не на сто процентов, но... На девяносто пять. И он не обольщался по поводу поисков эффективных вариантов спасения.
На улице Ратомского ждала машина.
- Куда? - бросил через плечо водитель (разумеется, сотрудник НКВД).
- Домой...
Машина тронулась, и Ратомский прогрузился в размышления. Упоминание Воронина о Кекуле и Менделееве привело главу Института Фоксхола к пугающим аналогиям. Эти ученые работали над своими проблемами долго, вдохновенно, упорно (подобно Воронину), и подобно Воронину пришли к результату путем внезапного озарения. Результат в обоих случаях оказался истинным, а озарние - следствием напряженных усилий мысли, проявившимся в необычной форме. Не произошло ли то же самое и с Борисом? Тогда получается, что ни с каким чужим разумом он не контактировал, а его галлюцинации (именно его, никем не внушенные!) - лишь обходная дорога, которой мозг ученого привел его к решению задачи, помог осознать уже готовый ответ. Истинный, как и у Менделеева, и у Кекуле... И тогда рушится всякая надежда на то, что некая непостижимая сила могла навязать Воронину ложную информацию. Если так, сколько времени остается Фоксхолу... И Земле? Уравнения Воронина не позволяют оценить сроки приближающейся катастрофы, они вообще не связаны с временем. Тут нужен иной подход, иная математика...
И все - таки, успокаивал себя Ратомский, окончательно ещё ничего не ясно. Возможно, все это буря в стакане воды. Неплохо бы соблюдать осторожность в докладах политическому руководству, не провоцировать панику. Гордеев знает... И другие, наверное, тоже. Но они - не ученые, им что формулы, что лес густой. Необходимо представлять наверх как можно более обтекаемые сообщения, напирать на незавершенность исследований и преждевременность категоричных выводов. Кстати, это будет правдой...
5.
Самолет из Кливленда приземлился в Вашингтоне ранним утром. Стивен Брент подошел к банкомату, получил немного наличных и взял такси. Он жил в тихом, респектабельном пригороде, как и полагалось по его статусу сотрудника АНБ.
В аэропроту Кливленда Бренту пришлось понервничать. Он не знал, зазвенит ли Ключ на контроле (от револьвера он, конечно, избавился заранее) и если да, как он сумеет объяснить, что это такое. Не пульт ли дистанционного управления для взрывного устройства?