Настаиваю на своем, прелестный мой друг, нет, я не влюблен, и не моя вина, если обстоятельства вынуждают меня изображать влюбленность. Дайте только согласие и возвращайтесь: вы вскоре сами убедитесь, насколько я искренен. Я доказал это вчера, а то, что происходит сегодня, не опровергает вчерашнего.

Итак, я был у чувствительной недотроги, и никакое другое дело меня не отвлекало, ибо малютка Воланж, невзирая на свое положение, должна была всю ночь провести на балу, который госпожа В*** давала, несмотря на то, что сезон еще не наступил! От нечего делать я сперва захотел продлить свое посещение и даже потребовал в связи с этим маленькой жертвы. Но как только я получил согласие, удовольствие, которого я ожидал, было нарушено мыслью о том, что вы упорно продолжаете считать меня влюбленным или, во всяком случае, беспрестанно ставите мне это в укор. Так что единственным моим желанием стало убедить и самого себя и вас, что с вашей стороны это чистейшая клевета.

Тут я принял смелое решение и под довольно пустяковым предлогом покинул свою прелестницу, крайне изумленную и, несомненно, в еще большей степени огорченную. Я же преспокойно отправился в Оперу и на свидание с Эмили, и она может отчитаться перед вами в том, что до нынешнего утра, когда мы расстались, ни единое сожаление не смутило наших утех.

У меня, однако, был бы достаточный повод для беспокойства, если бы не мое полнейшее равнодушие. Ибо да станет вам известно, что не успели мы с Эмили, сидевшей со мной в карете, отъехать за четыре дома от Оперы, как с нами поравнялась карета суровой святоши и, вследствие образовавшегося затора, простояла рядом с нашей минут семь-восемь. Мы видели друг друга, как в ясный полдень, и избежать этого не было никакой возможности.

Но это еще не все: мне пришло в голову сообщить Эмили, что эта дама – та самая, которой я писал пресловутое письмо (вы, может быть, припомните эту мою выходку, когда сама Эмили служила пюпитром) [68 ]. Она-то этого не забыла и, смешливая по натуре, не успокоилась, пока не нагляделась вдосталь на эту, по ее выражению, ходячую добродетель, хохоча при этом так непристойно, что можно было действительно выйти из себя.

Но и это не все: может быть, вы сомневаетесь в том, что ревнивица послала ко мне в тот же вечер? Меня не оказалось дома, но она в своем упорстве отправила слугу вторично, велев ему дождаться моего возвращения. Я же, решив остаться у Эмили, отослал карету домой, а кучеру велел только приехать за мной утром. Застав посланца любви в моем доме, кучер безо всяких околичностей сообщил ему, что я не возвращусь до утра.

Вам легко догадаться, что эта новость возымела свое действие и что по возвращении я получил полную отставку, объявленную мне со всей подобающей торжественностью.

Таким образом, история эта, по вашему мнению нескончаемая, могла бы закончиться хоть сегодня утром. Если же она не закончилась, то не потому, чтобы я, как вы, наверно, вообразите, дорожил ею, а лишь вследствие того, что, с одной стороны, я считаю неподобающим делом, чтобы меня бросали, а с другой – потому, что честь этой жертвы хотел оказать вам.

Итак, на суровую записку я ответил пространным и весьма чувствительным посланием. Я привел обстоятельнейшие объяснения, а чтобы они были приняты за чистую монету, решил опереться на любовь. Мне это уже удалось. Только что я получил вторую записку, по-прежнему весьма суровую и подтверждающую разрыв навеки, как и следовало ожидать, но тон ее, однако, иной. Самое главное – меня не хотят видеть: это решение объявляется раза четыре и самым непреклонным образом. Из этого я заключил, что надо, не теряя времени, явиться. Я уже послал егеря, чтобы заручиться швейцаром, а через минуту отправлюсь сам заставить ее подписать мне прощение. Ибо при такого рода проступках существует лишь одна церемония отпущения, и она может быть совершена только в личном присутствии.

Прощайте, очаровательный друг мой, бегу по этому важному делу.

Париж, 15 ноября 17...