Скоро лес кончился, опять потянулись зеленые холмы, где в распадках копились прозрачные светлые рощи, а по берегам мелких речушек стеной вставали заросли кустарника. Не прошло и часа, как Ромили вновь почувствовала, что кто-то наблюдает за ней — все тот же редкий, смутный наплыв чужого видения, распростершаяся внизу земля. Теперь девушка уже не пугалась подобных картин — значит, Пречиоза опять сопровождает ее… Ромили закидывала голову и, щурясь, смотрела в зенит, раза два ей удавалось разглядеть в небе черную точку. Эта близость грела душу, она себя в чужом краю уже не так одиноко чувствовала.

«Ястребица и я — одно целое, наши жизни слились воедино: она вручила мне свою, я ей — свою».

Ромили могла бы сравнить их отношения с браком по любви, основанным не столько на плотской радости, сколько на духовном единении, на желании слышать, видеть, в полной мере ощущать вблизи родную душу. Слияние разумом с Пречиозой было полным, таким волнующим и горячим, какое она никогда не испытывала ранее. Даже с любимым скакуном! Она заботилась о коне, и он отвечал ей дружбой, но по сути они были чужими друг другу. Хозяин и работник, не более того…

«Да, Легконогий был мне как товарищ, надежный, сильный, а Пречиоза нечто большее… Совсем как любовник…»

Мысли ее потекли по иному руслу. Последнее всколыхнуло душу, и в первый раз девушка подумала, что не так уж плохо иметь любовника. Иметь кого-то, похожего на нее, и жить с ним совсем как она и Пречиоза. Вот тут-то и заключалась загвоздка. С ястребицей они давным-давно слились сознаниями, ну, можно сказать, сердцами, но ведь это слияние возможно и по-другому, не так, как Макараны относились к лошадям, собакам, ястребам. Конечно, это здорово — суметь преодолеть разделяющую человека и животное пропасть, но это не более чем дар природы. А вот дом Гарис хотел слиться с ней совсем иначе, однако его прикосновения, дерзкие взгляды, напор ничего, кроме омерзения, не вызывали. Еще более гнусным оказался Рори, когда начал выставлять напоказ похоть, право владеть ею — точнее, использовать ее как подстилку. Тот вообще был простак — за коня и плащ готов был перерезать горло человеку. Что же отвратило его от этого намерения? Ромили честно сказала себе — похоть, грязная страсть. Отдаться ей у девушки не было никакого желания.

Что касается Орейна — к сожалению, надо признать, что желал он ее, только когда считал, что она мальчишка. Это было, было, что уж там скрывать, и намеки Аларика имели под собой основание. Хотя, может, она и ошибается, потому что… — тут Ромили засмущалась сама себя, — потому что сама захотела отдаться ему, а он испугался. Странные все-таки существа эти мужчины. Когда это случилось, она, правда, сама ничего не поняла — повеяло только желанием приласкать этого впавшего в отчаяние богатыря. Теперь другое дело, теперь она соображает, что к чему, и, честно, Орейн устраивает ее более как друг, чем как любовник. Даже в тот раз, когда она была готова отдаться ему, ее тревожила мысль о возможности крушения дружбы, а как друга она его терять не хотела, вот с чисто женской интуицией и выбрала способ, который бы еще крепче привязал его к ней. Однако существует ли в принципе мужчина, который предназначен для нее? Определенно, его нет и не может быть среди парней, с которыми росла, среди друзей ее братьев, об этом даже смешно думать.

«За кого я могла бы выйти замуж, так это за такого мужчину, как Алдерик. Он единственный, кто разговаривал со мной как с человеком. Он и видел во мне человека, а не просто глупенькую сестричку Дарена, Алдерик, по крайней мере, не считает, что мужчина должен контролировать каждый шаг женщины. Что я, в конце концов, прирученный ястреб? Стоит на мгновение развязать путы, и тут же вырвусь на свободу? Так, что ли?.. Не то чтобы я очень хотела выйти за него замуж, но все же прежде, чем выходить замуж, надо, чтобы мужчина стал другом».

В течение этого дня и последующего всякий раз, когда Ромили бросала взгляд в небо, она могла видеть — то точкой, то росчерком — реющую в выси Пречиозу. Ястребица не желала садиться хозяйке на руку — Ромили один раз попробовала, потом оставила это занятие, однако мысленный контакт между ними не прерывался. Это было странное, уже привычное, но по-прежнему будоражащее ощущение. Смотрела ли она вперед на дорогу, под ноги ли коня, по сторонам — всякий раз в ее сознании возникала и другая картина: холмистая степь, частые перелески, скрученные нити речушек и масса зверья. Дичи тоже хватало…

Яндрия объяснила, что эти холмы, где они сейчас проезжают, называются холмами Киллгард.

Ромили была поражена — она выросла на холмах Киллгард, но та местность, которая раскрывалась перед ней, была ей совершенно незнакома. Ее родина — горы, пусть невысокие, повсюду скальные обрывы, крутые откосы, плодородной земли мало, и большинство полей создавалось трудом многих поколений. Люди носили землю на себе, на лошадях, на червинах, покрывали ею каменистые пустоши, склоны, осыпи. Земледелие в тех краях давалось большими усилиями, кровавыми мозолями. Все это мало походило не только на бескрайние плодородные равнины Валерона, но и на высокое, поросшее лесом нагорье. Горы были достаточно населены — здесь не было заметно и следов человека. Деревья встречались такие, что и десятку мужчин, взявшись за руки, не обхватить ствол. Дичи здесь было столько, что в глазах рябило. Охотиться не надо, стоит немного подождать, и рогатый кролик сам выбежит на тебя. Вот этим Пречиоза страшно ей досаждала. Сколько раз это повторялось, и каждый раз Ромили в дрожь бросало. Начиналось все невинно — неожиданно в поле зрения возникала движущаяся тень, вызывавшая пристальный интерес ястребицы. Сердце у Ромили сжималось в предчувствии неизбежного — хищник камнем падал вниз, вскрик, когти впиваются в оперенное или покрытое шерстью тело, удар клювом — и следом ощущение свежей теплой крови, заполнившей рот. Нескрываемое удовлетворение — и вновь мерный взмах крыльев и земля уплывает вниз.

Однажды — это случилось, кажется, на шестой день их путешествия — Ромили опять слилась сознанием с Пречиозой, как вдруг ее конь ступил в кроличью нору, споткнулся, упал; уже лежа, жалобно заржал, задрожал. Девушка вылетела из стремян и долго лежала, ощупывая руки и ноги. К тому времени, как она пришла в себя, Яндрия уже спешилась и помогла ей подняться.

— Чтоб тебя в ледяные преисподни Зандру! — воскликнула она. — Где были твои глаза?! Такая наездница, как ты, и не разглядела норку в земле!..

Ромили, оглушенная падением, не в состоянии вынести надрывного ржания коня, так, на коленях, и подползла к нему. Глаза скакуна налились кровью, на губах выступила пена — тоже розоватого оттенка. Девушка уловила его безмолвный вопль, слилась сознанием, и в следующую секунду нестерпимая, выворачивающая наружу боль пронзила ей ногу. Ромили глянула — обломок кости торчал из передней правой ноги коня. Зрелище было жуткое! Выбора не было… Глотая слезы, всхлипывая, она вытащила нож из ножен, быстро нащупала жилу и резко, точно ударила в нее. Кровь брызнула фонтаном, началась агония, смертельная боль пронзила сознание Ромили — и вмиг все стихло. Боль коня, переживаемая ею как своя, внезапно ушла, растаяла в вечности — точнее, в леденящем, непроницаемом мраке.

Все, больше внутри ее ничего не было, исключая собственную вину, раскаяние и безнадежное горе. Не выговорив ни слова, Ромили медленно, тщательно вытерла нож о пучок травы, сунула лезвие в ножны. На погибшую лошадь она смотреть не могла — подняла глаза и встретила остановившийся взгляд Яндрии. «Мой чертов ларан, — отрешенно подумала Ромили, — подвел меня. Из-за него конь лишился жизни. Переживания переживаниями, но и под ноги надо смотреть…»

Наконец пришедшая в чувство начальница, сглотнув, спросила:

— Это было необходимо?

— Да, — коротко ответила Ромили. Распространяться на эту тему ей не хотелось. Яндрия не поймет — ларан у нее слабенький, прочитать мысли она не сумеет. Какой смысл исповедоваться? Разве сможет она в полной мере оценить тот гнев и злобу, которые теперь вызывал у девушки так называемый дар? Награда богов, как его иной раз называли… Хороша награда, которая не только не может помочь, но еще и губит животных. На кой ляд Пречиоза постоянно лезет в ее сознание?.. Ромили наконец поднялась на ноги, пару раз кашлянула, чтобы прочистить горло, потом сказала: — Прости, Яни. Мне… мне следовало быть более внимательной.