Сумерки сгущались, и сквозь крепнущую тьму Ромили различила, что это было жилое строение. Что-то вроде небольшого каменного домишка… Вот и хорошо, какое-никакое, а укрытие. Дверь наперекосяк висела на петлях — собственно, петля была только одна, у другой давным-давно отлетела дужка. Она робко потянула створку на себя… Та отчаянно заскрипела. Отступать было некуда, и Ромили уже решительней распахнула дверь.

Переступила через порог… Внутри было темно.

— Кто там? — донесся из темноты дрожащий голос, и Ромили почувствовала, как боязливо забилось у нее сердце, перехватило горло. Во тьме, оказывается, кто-то прятался.

Она быстро ответила:

— Я не причиню вам вреда. Я всего лишь путник, заблудился, а тут началась буря… — Внезапно Ромили спохватилась: что это она затараторила? Со страху, что ли? Рано пока трусить, и уже более спокойным голосом девушка спросила: — Можно войти?

— Слава Хранителю Разума! Спасибо и тебе, что ты не прошел мимо моего дома, — ответил тот же голос. Ясное дело, женский, решила Ромили. — Мой внук отправился в город — теперь можно не волноваться, теперь его тоже кто-нибудь приютит. Непогода-то разыгралась не на шутку. Я услышала поступь твоего коня и на минутку подумала: может, Рори вернулся, но он уехал на пони, а у тебя, уважаемый гость, настоящий конь. Я не могу встать с кровати, мальчик. Ты не разведешь огонь?

Пообвыкнув, Ромили смогла кое-как рассмотреть помещение. Едва заметно проступила в полутьме кровать в углу, на ней среди кучи тряпья светлым пятном выделялось лицо. Черты его разобрать было невозможно, однако девушка уже догадалась, что разговаривает со старухой. В комнате терпко пахло недавно потухшими угольями. Она подошла к очагу — то там, то здесь вспыхивали редкие, слабые искорки. Что ж, раздуть можно, надо лишь поднапрячься. Дело привычное: быстро набросала сухих веточек, освободила умирающие алые искорки и начала дуть. Когда первые огоньки заплясали в очаге, еще добавила щепочек и наконец сунула в разгудевшееся, разыгравшееся пламя большое розоватое полено. Погрела руки, отдышалась, огляделась… Обстановка была бедная: одна или две лавки, какой-то древний сундук в углу, у стены кровать, на ней полусидя, упершись в спинку, располагалась старуха.

Когда огонь разгорелся, она позвала:

— Иди сюда, мальчик. Дай-ка я взгляну на тебя.

— Моя лошадь… — робко сказала девушка.

— Отведи ее в коровник. Это прежде всего, потом вернешься.

Ромили с трудом накинула плащ и, вздохнув, вышла во двор. В сарае было пусто, только две худые кошки, которые тотчас замяукали и начали тереться о ее ноги. Потом уже, расседлав лошадь и дав ей два хлебца — на сегодня достаточно, — она отломила кусочек и кинула возбужденным зверькам. Кошки на ходу сглотнули пищу, задрав хвосты, бросились за ней следом и улеглись в доме у огня. Сразу принялись вылизывать шкурки…

— Вот и хорошо, — вздохнула старуха. — Я уже беспокоилась насчет них — каково там, на холоде. Ан нет, вишь ты, прибежали, умываются… Иди-ка сюда, парень, дай-ка я тебя получше рассмотрю.

Когда же Ромили подошла к кровати, старуха оттолкнула ее — встань, мол, подальше, а то не вижу. Наглядевшись, хозяйка спросила:

— Как же тебя угораздило в такую погоду выйти из дому?

— Я, местра, направляюсь в Неварсин.

— Совсем один? В такую бурю?

— Я вышел три дня назад, тогда вокруг было тихо.

— Не из южан ли ты будешь — тех, что живут на берегах Кадарина? Рыжий… Очень похож на тех, которые из Хали.

Она поплотнее укуталась в поношенную шаль, потуже связала концы. Три или четыре ветхих одеяла, размером не превышающие лошадиную попону, были брошены на кровать. Старуха выглядела совсем изможденной. Она прерывисто вздыхала.

— Я надеялась, что он успеет сегодня вернуться из Неварсина, — сказала она, — но, видать, снег помешал. Здесь, на севере, снег — это беда… Теперь с тобой да при огне!.. Куда уж тут замерзнуть! Мои старые кости не выносят холода — я-то ничего, сдюжу, а вот кости ни в какую. Прежде чем уйти, он развел огонь — видишь, и дрова оставил; сказал, что успеет вернуться, пока пламя не погаснет.

— Могу я еще что-то для вас сделать, местра?

— Если бы ты сварил кашу, мог бы и съесть ее со мной, — ответила старуха и указала на пустой горшок, чашку и ложку, — но сначала развесь свои вещи, пусть посушатся.

Ромили затаила дыхание — несомненно, она приняла ее за крестьянского парнишку. Девушка скинула сапоги, кожаную накидку, поместила их недалеко от очага. Там же стояла лохань с водой — Ромили помыла посуду в уголке, где помещалась кухня, и, следуя указаниям хозяйки, нашла полмешка муки грубого помола, мешок земляных орехов, соль… Потом подвесила котелок с водой над огнем.

Старуха поманила ее к себе:

— Откуда ты явился, парень, в такое лихое время? Смотри, как непогода разыгралась…

Услышав, что называют парнем, Ромили почувствовала облегчение — если уж старая, опытная женщина приняла ее за мальчишку, то, значит, пронесло, слава Хранителю Разума. Хотя, с другой стороны, что сложного в том, чтобы обмануть полуслепую старую женщину? Надо опасаться тех, кто помоложе, поглазастей… Тут она заметила, что хозяйка все еще дожидается ее ответа — то-то она веки прищурила.

— Мне надо добраться до Неварсина, — сказала Ромили, — там мой брат.

— В монастыре? Ну, ты сбился с дороги — у подножия горы, там, где развилка, следовало взять влево. Теперь уже поздно, тебе лучше остаться здесь. Куда ты поедешь в такое ненастье? Вот вернется Рори, он укажет тебе верный путь.

— Спасибо, местра.

— Как тебя звать?

— Ром… — Ромили поколебалась, замерла, сглотнула окончание. Как же она заранее не подумала об этом? Может, назваться Руйвеном? Как же тогда назвать брата, если спросят? Она притворно закашлялась, словно дым попал в легкие, и ответила: — Румал.

— А зачем ты один следуешь в Неварсин? Ты же не монах. Или ты один из тех сыновей мелких дворян, которых посылают учиться в монастырь? Ты и вправду, видать, из благородных, родился в знатной семье. И руки у тебя чистые, не то что у конюшего.

Ромили едва не рассмеялась, вспомнив то время, когда Гвенис, нахмурившись, разглядывала ее грязные ладошки. «Смотри, — наставляла она воспитанницу, — если не будешь ухаживать за руками, они станут у тебя, как у конюха».

Время ли сейчас вспоминать о той беззаботной поре — ведь старуха ждет ответа. Тут Ромили припомнился сын Нельды, Лоран. Все в «Соколиной лужайке» знали, что он незаконный сын Макарана — недестро, хотя Люсьела часто притворялась, что она слыхом не слыхивала об этой истории, но энергично сопротивлялась всяким попыткам приблизить мальчика к законным детям. Она даже делала вид, что вообще никогда не слыхала о таком.

— Я действительно был рожден в знатном семействе, однако мать была слишком горда и не осмелилась показать меня отцу. Ну, одним словом… я — дитя праздника. Вот мне мать и сказала, что в поместье мне рассчитывать не на что, лучше попробовать себя в городе. Я надеюсь найти работу в Неварсине. Я вообще-то неплохой сокольничий… «Разве это, в конце концов, не правда? Я с куда большим основанием могу считать себя учеником старого Девина, чем Кер».

— Хорошо, Румал, добро пожаловать. Располагайся… Я живу здесь одна со своим внуком. Дочь умерла при родах, отец его отравился в долину на службу к королю Рафаэлю. Ушел куда-то на юг, за Кадарин. Зовут меня Мхари, и живу я здесь большую часть своей жизни. Мы выращивали земляные орехи, пока я не состарилась. Рори трудно одному ухаживать и за деревьями, и за мной. Он, правда, добрый парень — отправился в Неварсин, чтобы продать орехи на рынке. Там он купит крупы, а мне лечебных трав. Когда он станет немного постарше, то сможет, если повезет, найти себе жену, тогда они будут жить здесь. Дом-то добротный… Я ему все оставлю…

— Каша уже, наверное, сварилась. — Ромили поспешила к огню и отодвинула котелок подальше от огня. Потом положила кашу в миску и дала Мхари. Тут же взбила подушки, перестелила постель и наконец занялась устройством места для ночлега.