Я вижу таких и среди подкаблучников и функционеров, и среди опустившихся алкоголиков, и в преступных группировках, и в палатах для душевнобольных…
Схема событий одна и та же, сюжет одинаков. С раннего детства от него добиваются всего, кроме внутренней независимости. Им управляют - он поддается; чем более управляют, тем более поддается; чем более поддается, тем более управляют…
Обе стороны, втянутые в этот круг, не замечают опасной односторонности: непрерывного упражнения внушаемости. И только.
Новые круги отношений, новые требования и соблазны, новые люди, новые гипнотизеры… С чем он встречает все это? Все с той же внушаемостью.
И вдруг оказывается, что у человека нет своей самости, нет Самого Себя. Во всем разуверился, разочаровался, изолгался, пошел по наклонной, спился, утратил смысл жизни, человеческий облик… Все это он, бывший удобный, такой хороший, такой внушаемый.
То, что называют в быту бесхарактерностью, бесхребетностью - только один из обликов этой трагедии.
Наш удобный внушаемый человечек может иметь облик чрезвычайно волевого, целеустремленного гражданина, неуклонно выполняющего намеченную программу. Способный, образцовый, высоконравственный, несгибаемый -все прекрасно. Беда только в том, что это не его программа, не его нравственность, не его характер. Так стихоманы не ведают, что пишут пародии…
Так усыпленный не знает, что спит…
Чем больше воздействия и влияния - тем меньше знает воспитывающий своего воспитанника - и тем меньше сам воспитуемый знает себя.
Непроходимые взаимные заблуждения…
«Каждый день и всю жизнь задаю тебе один и тот же неслышимый безмолвный вопрос: ты хочешь, чтобы я был таким, как надо, и только таким?… Ты меня формируешь?… Я иду тебе навстречу. Я изо всех сил стараюсь подогнать свой образ к тому, который для тебя желателен, да, но и только. Тебе нужно, чтобы я был здоров, хорошо себя вел, хорошо учился, и только? Пожалуйста, по возможности…
Но вся остальная моя жизнь, не укладывающаяся в прокрустово ложе твоих требований и ожиданий, весь мой огромный мир, полный тревог и надежд, ужасов и соблазнов - куда мне с этим деться?…»
Глава 5. Посол рыбьей державы
Опьянение трезвостью
Надо бдительно ловить себя на лжи, клеймя одетый в красивые слова эгоизм. Будто бы самоотречение, а по существу мошенничество…
Януш Корчак
Почва
«…Мальчик мой, если б я знал… Только счастья хотел тебе, но если бы знал… Сколько лет жил тобой, сколько ночей писал письма… Теперь ты передо мной - незнакомый навеки…»
Отец - сыну. Из неполученного письма
С детства питаю слабость к нравоучительным афоризмам. Имея один-два под рукой, чувствуешь себя обеспеченным. Вот этот, например:
В делах нужна изящная простота…
девизом висит у меня над столом, над грудой бумаг, книг, ручек, карандашей, писем, телефонных счетов…
…изящная простота, достигаемая умной внимательностью, а не нудным трудом.
Честерфилд: письма к сыну
Знаменитый английский политический деятель и публицист XVIII века лорд Филип Дормер Стенхоп, граф Честерфилд, полжизни писал письма своему сыну.
Письма эти были впоследствии многократно изданы, разошлись по миру как признанный шедевр эпистолярного творчества и афористики; в равной мере как непревзойденный образец жанра родительских наставлений, возникшего еще в библейские времена.
И конечно, как документ эпохи.
Поглядишь на теперешних отцов, и кажется, что не maк уж плохо быть сиротой, а поглядишь на сыновей - думаешь, что не худо остаться бездетным.
Сказано как про нас, правда?… А это Англия, и не в худшие ее времена. Я сомневался: стоит ли отвлекаться от множества нынешних историй, живых и болящих, ради какой-то одной, поросшей быльем?… Но, когда читаешь эти письма и видишь за ними отца и сына, дорисовывая кое-какие подробности на правах вживания, забываешь напрочь, что это было далеко и давно…
Я еще ни разу не видел, чтобы непослушный ребенок начинал вести себя лучше после того, как его выпорют. Насилие дает лишь кажущиеся результаты…
Как сегодня и здесь, как всегда и всюду…
Сколько пробелов в памяти человечества?… Сколько судеб, жизней, смертей, сколько ужасов и чудес погружено в невозвратность?…
А меньше всего известна история детства.
Читаешь ли Библию, Плутарха или сегодняшние газеты - кажется, будто в мире живут и творят безумства одни только взрослые особи; будто детства либо и вовсе нет, либо так, довесок…
Между тем детство отнюдь не придаток общества и не пробирка для выращивания его членов.
Детство имеет свою историю, более древнюю и фантастичную, чем все истории взрослых, взятые вместе. Свои законы, обычаи, свой язык и культуру, идущую сквозь тысячелетия. Сколько веков живут игры, считалки, дразнилки? Сколько тысяч лет междометиям, несущим больше живого смысла, чем иные оратории и эпопеи?…
Теперь мне не надо делать никаких необыкновенных усилий духа, чтобы обнаружить, что и три тысячи лет назад природа была такою же, как сейчас; что люди и тогда и теперь были moлько людьми, что обычаи и моды часто меняются, человеческая же натура - одна и та же.
…Итак, грядет восемнадцатый век Европы, известный под титулом века Просвещения. Еще помнится Средневековье; еще совсем недалеко Ренессанс; еще правят миром тронные династии - короли едва ли не всех европейских держав приходятся друг другу кровными родственниками, что не мешает, а, наоборот, помогает грызться за земли и престолонаследие; еще многовластна церковь и крепок кастовый костяк общества: простолюдины и аристократы - две связанные, но несмешивающиеся субстанции, как почва и воздух.
Скоро Вольтер скажет: «Мир яростно освобождается от глупости». О-хо-хо…
Нет еще электричества. Транспорт только лошадиный. Средств связи никаких, кроме нарочных и дилижансовой почты. Самое страшное оружие - пушки с ядрами.
Мужчины надевают на головы завитые парики и мудреные шляпы, пудрятся, ходят в длинных камзолах, в цветных чулках и туфлях с затейливыми пряжками, бантами, на высоких каблуках, а притом при шпагах. У женщин невообразимые многоэтажные юбки, подметающие паркет, а на головах - изысканнейшие архитектурные сооружения.
Лакейство - профессия, требующая многолетней выучки. Отсутствие фотографий, зато обилие картин. Очень маленькие тиражи книг. Изящный цинизм великосветских салонов…
В этом мирке, кажущемся нам теперь таким уютным, припудренно-ухоженным, безобидно-игрушечным, рождается отец, Филип Стенхоп I. Перед ним было еще несколько родовитых предков, носивших то же имя.
И будет еще Филип Стенхоп II, Честерфилд-сын.
Сколько я видел людей, получивших самое лучшее образование… кomopыe, когда их представляли королю, не знали, стоять ли на голове или на ногах. Стоило только королю заговорить с ними, и они чувствовали себя совершенно уничтоженными, их начинало трясти и прошибал пот, как в лuxopaдке, они силились засунуть pукu в кapмaны и никак не могли туда попасть, роняли шляпу и не решались поднять…
Филип Стенхоп I будет беседовать со многими королями - сгибаясь, где надо, в поклоне или лобызая конечность, но всегда сохраняя непринужденное достоинство и осанку. Он будет великосветским львом, этот складный живчик с выпуклым лбом и прыгающими бровями.
Глаза золотистые, во взгляде беглая точность. Нет, не красавец, ростом значительно ниже среднего и получит от недругов прозвище «низкорослый гигант». Зато какая порода. Сильные тонкие руки, созданные для шпаги и ласки. Всю жизнь он будет удлинять ноги с помощью языка и любить крупных дам. Этот пони обскачет многих.