Князев. Кого это ближе всех касается, тот и выговорил это слово!

Варенцов (вздыхая). Нам исчужи жаль; а она мать.

Марья Парменовна (плача). Я мать; я должна детей обеспечивать.

Князев (Минутке). Дочитывай.

Минутка. "Городской голова, члены сиротского суда и Думы, рассмотрев все это дело, нашли представление купцов Князева и Мякишева, а равно и прошение жены Молчанова заслуживающими внимания и постановили передать это дело на общее обсуждение всего общества и о том, что оно постановит, написать приговор". (Кладет бумагу на стол.)

Колокольцов. Вот, милостивые государи, предмет нашего сегодняшнего собрания. Иван Макоимович и его супруга, голос которой имеет первое место, оба здесь.

Со двора слышатся нетерпеливые гулы толпы.

Купечество в полном сборе, мещане на дворе во всем своем составе (шутливо) и, как слышите, напоминают нам о себе этими воплями.

Дробадонов. Как вороны, крови ждут.

Молчанов вздрагивает.

Князев (тихо). Сейчас им стерву выкинут.

Колокольцов. Иван Максимыч! вам что-то угодно было сказать? Может быть, вы против кого-нибудь что-нибудь имеете?

Молчанов. Я против всех имею.

Князев. Никого, спасибо, не обидел.

Молчанов. Здесь всем выгодно, чтобы сделать мне какую-нибудь гадость; но я вас спрошу: по какому праву вы вздумали устроить этот суд? Пять дней тому назад меня никто не признавал ни расточителем, ни мотом, вы сами, господин голова, искали у меня перехватить тысячу рублей, для того чтобы истратить эти деньги на какую-то поездку. Я совсем человек был еще, такой же гражданин, как все здесь присутствующие, как Петр, Иван, Сергей: у меня можно было денег просить, и я мог дать их или не дать, считая вашу нужду не нуждою, а прихотью. И вы и каждый признавали меня в таком праве - и вдруг вы, те же самые, говорите, что я расточитель, и собираетесь отнять у меня вашим мещанским судом человеческие права, права, которые дали мне бог, природа. Где взяли вы такое право?

Князев. Минутка, прочитай ему закон.

Молчанов. Закон! Не нужно мне читать закона. Здесь дело не в законе. Ваши заботы не о том, чтобы обстоять закон, чтобы его исполнить, а о том, чтоб беззаконье сделать на законном основании. Таких расточителей, как я, полна Россия. Все люди расточители и все... быть может, более, чем я. Гусар, который без гроша верного дохода землянику ест зимой, по полтиннику за ягодку, - его в опеку; ремесленник, который в один час пропивает недельный заработок, - его в опеку; чиновник, который сто рублей в год жалованья получает, а в сто рублей жене одно платье шьет, - тож в опеку его...

Дробадонов. Этого хоть и в острог, так у места был бы.

Молчанов. Берите всех, всех в опеку... да и себя уж заравно в опеку сдайте. Так пусть и будет в круговую... даже в ландкартах географических, вместо Россия, пусть пишут Опека. Подводя меня под это, вы всех под то ведете и сами под то же лезете.

Колокольцов. Иван Максимыч, это все умно сказано и прекрасно, да к делу не идет.

Гвоздев. Ты дело говори.

Мякишев (подходя, тихо). А ты оправдывайся, Ваня.

Молчанов. Да не знаю я, в чем мне оправдываться! Во всем этом деле я дела никакого не вижу. Я вижу только одно беззаконие, взмащивающееся на закон; одну придирку и ничего более. Я не хвалю себя! я молод был, кутил, любил веселую компанию. Что ж делать! знаю сам, что, может быть, полсотни тысяч промотал...

Князев (Минутке). Запиши.

Молчанов. Но это было, да прошло.

Князев (сладостно). А на полсотни тысяч что ведь могло быть сделано-то? Ведь это пяти... да что я говорю: пяти! - десяти, пятнадцати семействам до веку кусок хлеба дать бы можно.

Гвоздев. По три тысячи... Это бедной семье довечный капитал.

Молчанов. Правда, правда. Прокутить полсотни тысяч - это большая низость; но удивляюсь сердоболью вашему о бедных. Все вы такие, как и я. Вот здесь, недалеко ходя, сидят - ну, три, четыре человека, которым случай кинул по миллиону: кто же из вас рвался, чтобы свою гортань или чрево жадное унять и вспомнить неимущих?

Колокольцов. Тут дело не о ближних, а о семье, Иван Максимыч.

Князев. Да, о семье.

Гвоздев. За семью твою боятся: ведь вон жена что пишет: расточитель.

Молчанов. Да позвольте мне спросить вас: вы отдаете отчет своим женам?

Несколько голосов. Да наши жены что ж понимают?

Канунников. Наших баб с постелей вставать и то петухи учат.

Гвоздев. Ребят рожать им да рядиться - вот их рукомесло.

Молчанов. Так что ж моя-то жена? Особенное она что-нибудь, что ли? Воспитали ее, что ли, как-нибудь особенно, что при ней муж ничего не должен значить? Учили ее, что ли, чему-нибудь полезному?

Анна Семеновна. Да чему полезному учить-то? Нешто в ученье польза-то бывает? У ученых денег-то меньше нашего.

Дробадонов. У нас то полезно, что в рот полезло.

Канунников (смеясь). Чего их учить-то, когда с ними и с неучеными не справишься! Хвосты в семь аршин пораспущают и ходят, как снофиды.

Колокольцов. Что ж, это только значит, что наша женщина в постоянном угнетении.

Молчанов. В угнетении! Гм! и вот она, угнетенная, пришла сюда судить пред всеми мужа! Она сидит здесь, с судьями моими, а я, которому она у алтаря господнего клялась быть мне подругою... нет... более того: господином, строителем семьи признавать меня... она мой обвинитель здесь; она сидит в почетном месте за то, что посмеялась над клятвой... Она, которой я перстом не тронул, которой сроду словом не обидел, сидит здесь с вами и судит мужа таким судом, каким еще Шемяка не судил, каким не дай бог Каину судиться; а я один стою, мне даже места нет; скамейки у коровницы не заняли, чтоб посадить меня по крайней мере!

Мякишев (встает и торопливо приносит Молчанову стул). Сядь, Ваня, сядь, бесчастный!

Марья Парменовна. Ну вот тебе и стул - садись.

Молчанов (целуя тестя). Благодарю. Не надо.

Марья Парменовна. Вот ты ведь и всегда такой. Ведь вот при всех теперь оно и видно: какой ты? То жаловался, места ему нет, а подали стул - и не надо. (Как бы тронутая.) Ну, вот сюда иди, когда не хочешь там садиться. (Подвигаясь и освобождая место.) Иди же, что ль? (Переменяя тон.) Ведь кланяться не буду.

Молчанов (горько). Нам с вами вместе больше не жить и не сидеть.