-- Да, ну так вот я тебе сейчас и скажу. Стандарт? Шаблон? А жизнь -не стандарт, не шаблон? А рыба, которая из икры лезет миллионом, не стандарт? А комары, жуки, мошки и все прочее необозримое копошение жизни -не стандарт? А люди -- я уж не буду брать клопов и вшей, собак или кошек, лошадей или коров, -- а люди, думаешь, так уж здорово отличаются друг от друга? Ты думаешь, все эти миллионы или миллиарды людей, живущих и живших в прошлом людей, так уж действительно есть большое разнообразие? Ничего подобного. Едва заметные отличия! Совершенно несущественные отличия! Жизнь тоже вырабатывает штампованный продукт, мало чем отличающийся от стандарта в машинном производстве. Самое большое отличие тут только то, что в этом производстве жизни девяносто девять процентов брака; товарец-то слабенький, паршивенький, вредительский. В этом производстве столько же однообразия и трафаретности, сколько в машинном производстве. Да нет! Гораздо больше! Конечно, гораздо больше! Там ведь трафаретность законна и естественна. А ведь тут-то она -- слабоумие, недомыслие, потуги на производство и бессилие для него. Жизнь хочет забить количеством. Но ведь это же бездарность! Мы в своем производстве боремся не только за количество, но и за качество. А жизнь думает, что если она создала весной миллионы мошек, то это и есть что надо. А ведь миллиарды мошек ничего же не прибавляют принципиально к одной мошке. Это -- только бездарная погоня за количеством, зависть к подлинному творчеству, беспрестанное выпрашивание отсрочки мораториев. Жизнь -- это сплошное вымогательство отсрочек, бездарное затягивание того, что нужно сделать сразу, насилие над тем, что и является источником собственного существования. Человек бьется-бьется целую жизнь, мучится-мучится, работает-работает, убивается-убивается. А жизнь только путается у него в ногах, только, видите ли, органичности требует. А ведь все это -- только пока есть человек самый. Сожрала человека, загубила человека, и -- сама тут же подохла, как огонь живет только горючим материалом: нет материала, и -огонь потух, а есть материал, так огонь только и делает, что его пожирает.

-- Постой, постой...--взмолился я, ошарашенный Юркиным словоизвержением. -- Постой, постой... Что ты тут наговорил? ...Я даже не сразу разберусь... Что ты говоришь? А? Ты про жизнь говоришь? Или--как? Что-то я... того...

Я действительно был ошарашен. Мысли, высказанные Юркой, впились в меня иголкой. Я чувствовал, что у меня бьется сердце, как в жарко натопленной бане. Я не мог свести концы с концами; и--не знал, что говорить. Смесь сочувствия и несочувствия, восторга и возмущения от этого словесного потока волновали меня до глубины; и я чувствовал, как начинали у меня прыгать мускулы на лице.

-- Я тебе просто говорю, -- барабанил Юрка, отчеканивая, по-видимому, давно продуманные мысли. -- Я тебе просто говорю: жизнь -- это слабоумие.

Я ухватился хотя бы за эту одну мысль и начал возражать, не без труда собирая свои мысли.

-- Постой, постой, -- залепетал я. -- Слабоумие? Это -- тигр-то, лев-то, слон-то -- слабоумие? Это роза, тюльпан, фиалка -- слабоумие? Это Софокл, Гете, Пушкин -- слабоумие?

-- Да я не об этом... -- раздраженно перебил меня Юрка. -- При чем тут Пушкин? Ну пусть один Пушкин. Но ведь мошек-то миллиарды. Людишек-то тоже небось миллиарды? А разница-то между ними только, что у одного зуб со свистом, а у другого -- на носу шишка? При чем тут Пушкин?

Я стал собираться с духом, и полезли некоторые более складные аргументы.

-- Знаешь, Юра, что я тебе скажу? -- заговорил я по возможности рассудительным тоном. -- Ты ошибаешься... Организм совершеннее механизма... Ведь механизм -- что такое? Это -- как на счетах. Раз, два, и -- все тут. А организм... совсем не то. Ведь вот сердце нельзя вынуть. Почему? Легкие нельзя вынуть, не убивши организма. Почему? А вот, золотко, потому, что в сердце, значит, весь организм сидит. В легких, значит, не часть организма, а весь организм сидит. Кабы здесь только часть была, часть бы организма и погибла, а не весь организм. Значит, в сердце -- весь организм, в легких -весь организм. Вынул сердце, и -- весь организм насмарку.

Да сколько же у тебя организмов? -- отвечал тот. -- В сердце ( организм, в легких -- организм. А в голове небось тоже организм? А в желудке тоже небось весь организм?

-- А вот то-то и оно, -- настаивал я. -- Организм -- один, а везде сидит, весь целиком. Это тебе не гайка какая-нибудь, не винтик, который взял, да отвернул, да другим заменил. Тут, брат, не смей отвинчивать: вся машина погибнет.

-- Ну и чего ж тут хорошего?

-- А то хорошего, что все внутреннее здесь -- вот оно, на ладони. Внутреннее, оно и есть тут все внешнее. Идея, форма, сущность, смысл, все это--хоть пальцем щупай. Вот оно, роднехонькое... Думаещь, внешнее. А оно тебе не тут-то было. Кабы внешнее, так взял бы, да и заменил. А вот, оказывается, вовсе не внешнее. Телесное, физическое, пальцами щупать можно, а--не внешнее. Сама сущность пальцем тычется, носом нюхается, глазом видится. Ну куда ж твой механизм?

-- А я тебе скажу вот что, -- продолжал Юрка. -- Пусть так. Это неважно. А вот ты что скажи. Волынка жизнь или не волынка? Сплошное мямление, барахтание, переминание с ноги на ногу, косноязычие и бесконечный ряд запинок, задержек, ссылок на постепенность или это сила, могущество, идея, свет и обладание?

-- Ну что ж такого? Жизнь меняется, вот и все.

-- Да не меняется жизнь, а просто она слабоумие. Ну, если ученик не скажет сразу, что пятью пять двадцать пять, а начнет думать, тереть себе лоб, потеть, чесать в затылке, требовать органичности и постепенности, косноязычно молотить всякий дряблый вздор и, наконец, после целого часа усилий, догадок, воспоминаний, даст тебе ответ "двадцать четыре", то что ты скажешь о таком ученике? Или он просто глуп и невежа, или, если он учился, то это -- слабоумие. Ведь так? А почему же ты жизнь не называешь слабоумием, если она создает миллион мошек и людишек и только после этого миллиона вдруг случайно захлестнет, и -- появляется Пушкин, с тем чтобы потом опять прошли десятилетия и столетия миллионов и миллиардов мошек-людишек, все это бездарное марево -- черт знает чего, какой-то бесконечной рыбьей икры, которая тут же и гибнет, не успевши как следует на свет-то появиться?