- Привлечешь его! Лоботряс, даже за теленком присмотреть лепится... мать идет в сени, чем-то гремит.
Испортил я ей настроение...
У отца с матерью, наверное, еще и ночью разговор был обо мне. Потому что просыпаюсь, а на табуретке лежит солдатский вещевой мешок. Самый настоящий!.. На лямках какая-то поперечинка с пряжкой. Для чего она - не понятно...
От радости я бросился маме на шею. А она отворачивается, хмурит лицо, хотя на губах лукавая улыбка.
Отца, как обычно, дома уже нет.
Завтракаю на скорую руку и смотрю, как мать хлопочет около вещмешка. Кладет туда буханку хлеба, большой кусок сала, три ложки...
- А зачем сало? Мы там уху будем варить! - говорю я.
- Едешь на день, продуктов бери на неделю.
Что пословица не врет, я только потом убедился...
Я бросил в мешок еще несколько картофелин, завернул в бумажку соли, перца, лаврового листа, вырвал с грядки пару кустов лука. Одеяло в мешок уже еле-еле запихнул.
- Ну, как тут у тебя? - заглянул к нам Хмурец. - Я вот как одеяло свернул... И через плечо, как солдаты скатку носят. Удочку взял, еду в карманы...
У Вити на ремне болтается сбоку котелок. Вид у хлопца бравый.
Я отдал ему и свою удочку. Только у комика этого, у Гриши, не будет удочки. И зачем он носил лески в кармане? А потом скормил курам крючки!
- Все? - торопит Витя.
- Куртку надень! - мать набросила на меня пиджак, потом помогла и вещмешок пристроить. Поперечную лямку она подвинула чуть ли не к подбородку, стянула потуже и застегнула. Груз за спиной сразу как будто потерял свой вес. Хитрая поперечина! А еще хитрее солдаты, что ее придумали.
Мы гордо идем по улице. У меня на спине горб мешка, у Витя оттопыриваются карманы. Мальчишки с завистью смотрят вслед, лаем провожают нас собаки. В одном окне отдает нам лапкой салют пластмассовый зайчик. Какая-то малявка-первоклашка показала нам язык, но Витя грозно шагнул в ее сторону, и та шмыгнула за ворота. Попробовала показать язык из-за ворот, просунув голову между досок. И застряла, заверещала, как поросенок. Пришлось оказать скорую помощь, прижать к голове ее уши, чтобы голова пролезла назад.
Жаль, что нет у нас какого-нибудь Рекса или Каштана! С собакой было бы, конечно, интереснее...
Еще утро, а уже парит. День ожидается жаркий.
Лениво и глухо тирленькают над головой жаворонки. Камнем падают вниз, и мы видим, как бегают они по земле с раскрытыми клювиками...
Мокреет под мешком спина...
Мы спустились в ложбину, перешли мостик через ручеек. Начались плантации картофеля, свеклы, льна. Дорога раздвоилась. И мы свернули на левую.
На припыленной траве у дороги - ни росинки. Но ожила трава за ночь, не выпрямилась...
- Доброе утро! - еще издали кричим мы деду Стахею, машем руками.
Старик похаживает, внимательно следит, чтобы телята не лезли на посевы. Стадо уже далеко от шалаша.
- А Гриша где? - кричу я.
Дед указывает на шалаш, прикладывает ладонь к щеке, наклоняет к плечу голову - спит, значит...
Аг-га! Ну, пусть спит... Сейчас мы ему устроим штуку: спрячем лодку в кусты. Вот смеху будет! Сторож называется...
У шалаша догорает костер, с почерневших головешек струятся тонюсенькие ниточки дыма. У костра набросало крапивы, немного в сторонке - куча ольховых палок: коротких и длинных, метра по два, суковатых и гладких, толстых и тонких. Кому была нужна крапива? Что с ней делали?
Зачем нарезали столько ольхи? Сырой...
Заглянули в шалаш: Гриша лежит, свернувшись калачиком, из-под ватника видны желтые пятки.
К шалашу приставлены весла. Мы взяли их тихонько, ни один листик не зашуршал...
Через минуту были уже у лодки...
Нам бы только стянуть с отмели, оттолкнуться, и метров через двадцать уже будет устье Мелянки. Нырнем с лодкой под кусты...
На корме лодки отгорожен ящик-багажник, помост из досок сверху снимается, как крышка. Витя стал на багажник, раскачивает, перевешивает на свою сторону лодку - так легче столкнуть в воду. Я толкаю и руками, и плечом...
- Ну - и что дальше? - послышалось над нами.
Мы подняли головы: на самой кромке берега, почесывая нога об ногу, сидел Чаратун. Зевал - во весь рот! Лицо опухшее, измятое...
Мы бросились к нему.
- Кто тебя размалевал? Может, дикий мед доставал? - сгорал я от любопытства.
- Какой там мед!.. Крапива... Крапива и комары... - Гриша встал, потянулся до хруста в костях. Наброшенный на плечи ватник упал на траву. Чаратун осторожно спустился к Неману. Долго там кидал пригоршнями воду в лицо...
Что-то стал объясняться Чаратун загадками. Зачем было лезть лицом в крапиву?
- Жрать, братцы, хочется - бычка проглотил бы! - поднялся наверх Чаратун.
- Бычки уже пасутся, а вот курица жареная - есть! - Витя опустошил один карман, второй. - Вот тебе хлеба кусок, вот крылышко, шейка...
- Ух ты!
Гриша набросился на еду.
- Вкусно?
- Умгу...
- Еще бы! Знал, какую курицу на уду ловить. Самую жирную!
Чаратун вдруг посинел, сипло втянул в себя воздух, глаза закатились. Я подскочил к нему, стукнул кулаком по спине.
- А кхы!.. Кгы!! Чтоб ты пропал со своей курицей!.. - вытер Гриша слезы.
Витя катался на спине, дрыгал от хохота ногами и стонал:
- Ой, мамочка! Ой, умру!
Отсмеявшись, я спросил:
- Дорезали?
- Да-а! Одну вчера вечером, а другую утром. А кто тебя крапивой отстегал?
- До этого не дошло... Вы только уехали вчера, а дед и проснулся. Выспался уже, говорит... И до самого утра не уснул - ревматизм донимал... Особенно та нога ныла, хромая. Я ему ношу крапиву из кустов, он хлещет себя по ногам, кряхтит: "Ей-богу, помогает!" И что, спрашиваю, каждую ночь так? Нет, говорит, только к перемене погоды... "Сидели бы, деду, на печи, грели ноги да поплевывали в потолок... - говорю. - Пенсию ведь колхоз платит". А он дураком меня обозвал... Подрастешь, говорит, поймешь, что к чему...
- Ну и дед!
- Да-а-а... Днем с телятами воюет, а ночью с ревматизмом... А когда спит - неизвестно... И знаете, почему он хромает? - Гриша вытер жирные пальцы бумажкой. - Родной брат косой по ногам шарахнул! Показалось ему, что Стахей залез на полступни в его сеножать. Косой по ногам, а? Жуть просто... "Капитализм!" - говорит Стахей. Одним словом объяснил - "Капитализм!" Это еще до тридцать девятого года было, когда польские паны здесь хозяйничали.
Чаратун встал, подошел к куче нарезанных ольховых палок, начал набирать их в охапку.
- Давайте грузиться, а то время не ждет...
- Ты что - не проснулся еще? Зачем тебе это? - Витя заворачивал остатки еды в газету и наблюдал за ним.
- Умник! А из чего ты на острове построишь шалаш? Там только лоза да песок... Хорошо бы еще дров прихватить, раз лодка есть.
Гриша спустился к воде.
Услышав о дровах, Витя начал шарить по карманам:
- Леня, ты спички взял?
Захлопал глазами и я - забыл! Киваю на Гришу: у него должны быть. Он спички всегда носит, я видел даже, как он тайком покуривает.
- Чаратун! Мы спички не брали - у тебя же есть! - крикнул Витя.
- Ну вот... Я так и знал... Будете, как дикари, трением добывать. Я свои вчера в кустах пожег.
Гриша взобрался опять на обрыв и, не посмотрев в нашу сторону, пошел к Мелянке, спрыгнул там вниз.
- Побегу к деду, попрошу... А ты, Хмурец, привезешь потом ему, отдашь! - рванул я с места в карьер.
- Эй, давай назад! Есть у меня еще четыре спички... Нарочно оставил, крапиву наощупь рвал. - Гриша нес с Мелянки ржавую консервную банку. - Знаю вас, вы и червяков не накопали... Я тут утром насобирал немного ручейников. Хлебных жучков наловил на кустах... Тут они, вместе со спичками... - прижал он к уху коробку. - Шевелятся...
Стыдно... Спали, как буржуи, в мягких постелях, а он здесь всю ночь и утро работал. Интересно, что бы мы делали на острове с одними хлебными наживками, без шалаша, без огня?