– Ага, – отвечает старший, перекладывая карты по мастям.

Они некоторое время молчат, сосредоточенно размышляя, с какой карты пойти. Свинопасам можно не слишком напрягаться – мохнатый пес неопределенной породы, свесив набок алый язык, неспешно трусит, обегая стадо свиней. Свиньи делают вид, что не замечают своего четвероногого пастуха, но их уши настораживаются, когда пес пробегает мимо. Они уже знают, что бежать в лес бессмысленно – пес мгновенно вернет наглеца или нахалку на место, не преминув цапнуть за жирные ляжки или свисающее ухо.

Пес косится на поднявшиеся свиные уши и непроизвольно облизывается, вспомнив вкус свиного студня, которым его угощали месяц назад. Он вспоминает, как неописуемо вкусными были вареные свиные ножки, а уж про свиные уши вообще речи нет – очень вкусно. «Может быть, еще перепадет»? – лениво размышляет пес, приближаясь к свинопасам.

Один из парней замечает пса:

– Какие дела, Шеп?

Пес довольно скалится в ответ, помахивая хвостом.

Старший из парней смотрит на пса.

– Он прямо как улыбается, Ронни.

– А то, – довольно отвечает младший. – Мало какая собака может улыбаться, а мой Шеп в этих делах мастер.

– Собачий комик, – усмехается старший.

– Шеп – классный пес, Джей, – говорит Ронни, – если бы не он – носились бы мы по лесу за этими чертовыми хряками, так что аж пар из ушей. Извинись.

– Прости, Шеп, – кричит Джей, улыбаясь во весь рот.

Шеп высовывает язык и машет хвостом – он не обиделся.

– То-то, – бурчит Ронни. – Собаки все понимают, может даже получше людей.

Парни молчат, разглядывая карты.

– Ходи, что ли, – лениво зевая, говорит Джей.

– Ладно, – Ронни собирается с духом и сбрасывает карту.

Шеп поворачивается и начинает очередную пробежку. Свиньи продолжают выкапывать желуди.

На востоке фермеры общими усилиями корчуют пни. Земля тут мягче, чем рядом с внутренней оградой, но корни погибших деревьев глубоко сидят в земле, вцепившись в почву разлапистыми корневищами толщиной в коровью ногу. Здесь тоже стоит рев двигателей: два тягача на аккумуляторах Верховина взрывают землю колесами, пытаясь выковырнуть особенно мощно укорененный пень. Цепи натягиваются в струнку и мало-помалу земля отпускает из своих сырых объятий упрямые корни.

Джек Криди-старший изо всей силы наваливается на стальной лом, на лбу фермера проступают крупные капли пота. Рядом с ним пыхтят еще двое:

– Черт, чертова деревяшка!

– Не чертыхайся!

– Да не хотел я, черт, – оправдывается провинившийся, тут же снова помянув беса.

– Эх! – выдыхает Криди, чувствуя, как подается упрямое дерево.

Под корнями, в образовавшейся яме, копошатся слепые жуки, разбегаются мокрицы, похожие на крохотные мохнатые мочалки. Выкорчеванный пень похож на гигантского осьминога, на корнях налипла влажная земля.

– Ф-ф-ух, ну и работка, – утирает пот со лба Патрик Джексон.

– Это точно, – соглашается с ним Сэм Белафски, любитель чертыхнуться.

Он садится на перевернутый пень и закуривает сигарету без фильтра.

– Работка – чертям тошно, – Сэм выпускает дым и щурится на солнце.

– Мы, мужики, сейчас занимаемся тем, чем наши прапрадеды занимались, когда в Америку приехали, – говорит Криди, опершись ладонями о лом, поставленный перед собой.

– Вот пусть бы мой прапрадедуля этим бы и занимался, – говорит Белафски, затягиваясь.

– Чего ты, Сэм? – зевает Джексон. – Для себя же стараемся.

– Да я не против, – упрямо мотает головой Сэм, – я работы в жизни не боялся, только деревья тут были какие-то слишком коренные, черт бы их побрал.

– Да, лес тут вековечный, что и говорить, – Джексон осматривает деревья поблизости.

– Джек, а может выжечь участок было бы проще? – спрашивает Белафски.

– Может, и проще, – сдвигает плечами Криди, – только побаиваюсь я с огнем орудовать – не приведи господь перекинется огонь куда-нибудь не туда или ветер переменится – тогда хлопот не оберешься. А нам ведь тут еще жить и жить.

– Эх, земля-то здесь какая, – тихо говорит Патрик Джексон, разминая в руках земляные комки, собранные с подсыхающих корней.

– Да, землица знатная, – говорит Сэм.

– Пахнет так… Как дома.

– Мы и есть дома, Пат, – говорит Джек.

Мужчины некоторое время молчат. Белафски старательно затаптывает в землю окурок и поднимается на ноги.

– Давайте, мужики.

Работа продолжается. Корни не хотят расставаться с землей, но люди упорны, как муравьи, их не остановить.

Такие дела происходят в лесу. Все изменилось.

Башня изменилась тоже, теперь ее верхушка напоминает улей – «Шершни» вылетают с обзорной площадки, кружат над Пустошью и внутренним периметром. Фанерные диски, бесшумно скользящие в небе, напоминают «летающие тарелки». Теперь самолетики-разведчики не нуждаются в постоянном контроле – Варшавский и его программисты потрудились на совесть. Теперь для контроля за прилегающей к колонии территорией достаточно двух-трех человек. Их роль проста – следить за экранами видеокамер наблюдения и время от времени менять «Шершней», у которых перегрелись двигатели. Черные баллоны дирижаблей время от времени покидают причальную мачту Башни, чтобы обследовать прилегающую территорию. На пузатых черных боках можно увидеть четкие буквы, старательно выведенные белой краской. На мини-дирижаблях – «Каспер-1» и «Каспер-2», на большом – «Титан».

С этой работой прекрасно справляются все те же знакомые нам люди – младший Джек Криди и братья Томпсоны – Роджер и Фред. Часто их называют «ангелами» – мальчишки не любят это прозвище, с легкой руки Ричарда Вейно запущенное среди колонистов. Фред и Роджер согласно кивают, когда их зовут «Касперами», – от этого никуда не уйдешь, это их позывной, так же, как и Джек отзывается на позывной «Титан». Еще их называют «беспилотчиками» – это правда и на это прозвище они не обижаются. Они обижаются, когда их называют «министрами авиации», они не хотят быть министрами.

Младшим Томпсонам часто снится один и тот же сон, что неудивительно – ведь они братья. В этом сне они летят на настоящем самолете над лесами, над горами и над рекой. Их самолет из сна – старенький двухместный биплан, они как-то, давным-давно, на Земле, по очереди прокатились на нем, сидя в кабине впереди пилота – улыбающегося пожилого мужчины с усиками, похожего на Кларка Гейбла, одетого в комбинезон, кожаную куртку и белый шарф – совсем как в старом фильме про летчиков. Роджер и Фред одевали специальные защитные очки, чтобы от сильного ветра на высоте у них не слезились глаза.

Весь полет их головы крутились из стороны в сторону, как тарелки радаров – ведь с высоты все такое маленькое, а небо вокруг такое настоящее, что кажется, что до облаков можно дотронуться рукой. Весь их недолгий – в пять минут – полет они страстно мечтали, чтобы пилот закрутил штопор или мертвую петлю, но этого, естественно, не произошло. Полет закончился так быстро, казалось, прошло всего несколько секунд – а впереди и внизу уже бежит тонкая дорожка бетона взлетной полосы с белой разметкой. С каждой секундой тонкая дорожка становится все шире и шире, и вот уже земля совсем близко, со скрипом резина колес касается взлетной полосы, двигатель взрёвывает, сбавляя обороты и в сплошном диске вращающихся лопастей винта уже видны пробелы. Вот и все, самолет плавно заруливает в карман стоянки, рядом с ограждением стоят папа, мама и брат.

Ты вылезаешь из кабины, а ноги не слушаются и руки дрожат. Пилот помогает тебе вылезти из кабины:

– Как ты, сынок?

Ты не можешь ответить – слов нет. Ты чувствуешь, что на твоем лице улыбка во весь рот, глупая улыбка, как улыбка клоуна, но ты не можешь ее согнать, потому что ты весь – еще там, в небе. Твои глаза видят небо перед собой также ясно, как и вытертую кожу куртки пилота прямо на уровне твоих глаз. Ты смотришь в глаза пилота и видишь в них какое-то странное выражение, какую-то секунду ты не можешь понять его, а потом сразу же забываешь, потому что внутри тебя, где-то глубоко в животе – все то же пьянящее ощущение прохладной пустоты, наполненной ощущением полета.