На лицах генералов – Ермолова, Раевского, Милорадовича – Кутузов читал неудовольствие из-за того, что войска не идут далее пожинать плоды одержанной победы. Милорадович просил дозволения догнать неприятеля.

– Если не умели мы поутру взять Мюрата живьем и прийти вовремя на места, – отвечал фельдмаршал, – то преследование бесполезно. Нам нельзя отдаляться от занятой позиции.

Он только что получил перехваченное полковником Кудашевым предписание маршала Бертье одному из французских генералов об отправлении тяжестей с Подольской на Можайскую дорогу. Кутузов из этого заключил о намерении Наполеона выходить из Москвы. Но куда? Когда? С какой целью? Он готовил армию к кровопролитным сражениям с главными силами Наполеона, жертвуя временным успехом. Притворяясь, что не замечает недовольства генералов, Кутузов спокойно сел на разостланном ковре. Приехал Беннигсен. Фельдмаршал поднялся, сделал несколько шагов ему навстречу и сказал:

– Вы одержали победу. Я обязан вам благодарностью, а государь вас наградит...

Беннигсен не сошел с лошади, холодно поклонился главнокомандующему, в нескольких словах донес о ходе дела на правом крыле и присовокупил, что, получив ядром контузию, он имеет на несколько дней нужду в покое.

Трофеи заключались в тридцати восьми орудиях, знамени, сорока зарядных ящиках, около двух тысяч пленных и большом количестве обоза. В числе убитых были генералы Фишер и Дери. Русские узнали о бедствии, переживаемом французами. В неприятельском лагере, вокруг догоравших бивачных огней, валялись заколотые для пищи или уже объеденные лошади и ободранные кошки. Около шалашей разметаны были иконы, похищенные из соседних церквей и употребляемые вместо дров.

Под вечер армия воротилась в Тарутино. На дороге стояли отбитые неприятельские орудия. Тут же на крыльце полуразрушенной избы в окружении генералов сидел Кутузов. Указывая на трофеи, он приветствовал проходившие мимо него колонны со словами:

– Благодарю вас именем царя и Отечества!..

«Ура!», перемешанное с веселыми песнями, было ему ответом. Шумно и радостно вступали войска в свой лагерь, покой не шел на ум. К Ермолову явился Фигнер, рассказавший об участии своей партии в горячей сшибке с французскими кирасирами. Он был близок к Мюрату, который в одной рубахе едва мог спастись. Во время партизанского рейда в тылу неприятеля французы в панике бросали свои фуры, повозки и сами взрывали зарядные ящики.

Тарутинское сражение, стоившее нам тысячи двухсот убитых и раненых, имело великое нравственное значение. С самого начала похода оно было первым наступательным действием главной армии и увенчалось хоть и неполным, но, по крайней мере, значительным успехом. Милорадович с авангардом расположился при Винкове, где русские впервые в этой войне стали на земле, отбитой у неприятеля...Тарутино, где был рассвет русской победы, украсилось и первым сооруженным во славу Отечественной войны памятником. Получив в наследство Тарутино, сын знаменитого полководца Румянцева-Задунайского в 1828 году отпустил крестьян в вольные хлебопашцы, желая, чтобы село это никогда не переходило в руки частным лицам. Крестьяне порешили воздвигнуть на собственный счет монумент, который был окончен и освящен в 1834 году. На нем помещена следующая надпись:

Продолжительный осенний дождь совершенно испортил дорогу. Пехотный корпус Дохтурова, при котором находился Ермолов, медленно продвигался в направлении села Фоминского, по новой Калужской дороге. Начальник передового кавалерийского отряда генерал-майор Дорохов донес, что французы в небольших силах занимают Фоминское и деревню Катово, а также стоят около города Боровска, что их не более восьми тысяч человек, и просил дать два полка пехоты, чтобы разбить неприятеля.

Кутузов вызвал к себе Ермолова и, осыпав его тысячью приветствий, сказал:

– Голубчик! Ты пойдешь с Дохтуровым, и я буду покоен. Только уведомляй меня чаще о том, что у вас будет...

Перед выступлением из лагеря Ермолов приказал Фигнеру и Сеславину отправиться вверх по левому берегу реки Нары и выяснить, не имеет ли неприятель поблизости других войск.

Сам Дохтуров расположился на ночлег в деревне, а Ермолов остался с конноартиллерийской ротой полковника Никитина на биваках. Ермолов предупредил своего приятеля:

– Утром предстоит съесть лакомый кусочек. Охватить стоящий у Катова отряд. Нужна величайшая осторожность, чтобы не спугнуть французов...

Никитин приказал, чтобы огней не разводили, орудий с передков не снимали, лошадям задали корм у дышел. В холодную дождливую ночь, кутаясь в мокрые шинели, прислуга старалась согреться, свалившись вповалку под натянутым канатом, к которому были привязаны строевые нерасседланные лошади. Уже наступила полночь. Офицеры раздували уголья, готовясь согреться чайком. Шагах в двухстах от батареи, внимательно наблюдая за чайником, сидел Ермолов. Вдруг послышался конский топот и показалось в темноте несколько всадников; на одной из лошадей сидели двое. Раздался голос Сеславина:

– Где Алексей Петрович?...

В темноте партизаны сперва не узнали Ермолова и на первый его оклик: «Кто там?» – отвечали: «Наши». Затем появился Сеславин, ведя с собой рослого и стройного французского гвардейца в синем щегольском мундире с красными отворотами и в медвежьей шапке с белыми кистями.

– Наполеон с главными силами следует к Боровску по новой Калужской дороге, – доложил Сеславин.

Фигнеру не удалось перейти реку Лужу, тщательно охраняемую неприятельскими пикетами; Сеславину посчастливилось больше, и, оставив за Лужей свой отряд, он с горстью партизан пробрался до Боровской дороги сквозь лес, где на деревьях еще было немного листвы. Отсюда наблюдал он за движением неприятельских колонн, следовавших одна за другой к Боровску. Сеславин высмотрел и самого Наполеона, окруженного маршалами и гвардией.

Страшное зрелище представляла собой французская армия. Войска, шедшие в авангарде, сохраняли еще воинский вид и порядок, но артиллерия и некогда знаменитая гвардейская кавалерия, съевшая своих лошадей и спешенная, выглядели жалко. Арьергард же и вовсе напоминал банду разбойников после удачного грабежа. На несколько верст тянулась вереница карет, фур, богатых экипажей. Тут были и трофеи в виде русских, турецких и персидских знамен, и гигантский крест с колокольни Ивана Великого, и бородатые крестьяне, которые шли, задыхаясь под тяжестью навьюченной на них добычи и сами составляя часть ее...

Не довольствуясь увиденным, Сеславин выхватил из колонны старой гвардии унтер-офицера, связал его и доставил в Аристово.

Пленный показал, что в шести верстах от Фоминского расположились на ночлег корпус Нея, две дивизии гвардии и Наполеон, что войска уже пятый день как выступили из Москвы, в которой, кроме больных, никого не осталось. Таким образом, открылся замысел Наполеона: проскользнуть мимо левого фланга русской армии и тем самым выпутаться из сетей, расставленных ему Кутузовым при Тарутине, открыть себе беспрепятственный путь к Днепру, по краю, не разоренному войной.

Известие было столь важным, что Ермолов, приказав тотчас отряду подыматься и становиться в ружье, отправился на квартиру Дохтурова. Этот бесстрашный, но далеко не проницательный генерал пришел в крайнее замешательство. Он не решался продолжать движение к Фоминскому из опасения наткнуться на главные силы неприятельской армии и вместе с тем боялся отступлением из Аристова навлечь на себя гнев Кутузова за нарушение его повелений.

«В этот решительный момент, – рассказывает Денис Давыдов, – Ермолов, как и во многих других важных случаях, является ангелом-хранителем русских войск. Орлиный взгляд его превосходно оценил все обстоятельства, и он именем главнокомандующего и в качестве начальника главного штаба армии приказал Дохтурову спешить к Малоярославцу».