На черном от загара большом лице незнакомца не вздрогнула ни одна жилка, только прищурились круглые зеленые глаза.

— Васька, что ли, оставил?

— Да

— Ну такое сотворить он может. Загулял где-нибудь, и море ему по колено, а где он вас оставил?

— В сарае, у Кодиловского болота.

Кошачьи глаза насторожились:

— Сегодня там я ночевал, вас не видел.

Петька на уловку не попался.

— Так мы, дядя, уже второй день потихоньку шагаем. И сейчас думали, что Жухов едет.

Незнакомец вывел лодку на фарватер реки, увеличил обороты, холодные брызги полетели веерами в обе стороны, задрожал корпус лодки.

— Плыву я из Шалаганова. Там работаю продавцом и у речников по совместительству. Метелкин моя фамилия. Позавчера в магазине, бабы рассказывали, что у Васьки Жухова неприятность какая-то, то ли он сам разбился, то ли грабитель какой на него напал. В общем, ребята, кто-то его обокрал. Ну, бабы народ такой, могут из мухи слона за пять минут сделать, и пошла легенда, что его убил тот грабитель.

— Дядя, а вы сами видели?

— Где мне видеть, целыми днями за прилавком, а вечерами у речников подрабатываю. Милиционеров видел в Шалаганово, на почту приходили телеграмму давать. Но не побежишь же спрашивать, магазин не бросишь.

— А вы сначала, говорили, что он загулял, — сказала Таня. Зеленые глаза прищурились.

— Не хотел для начала вас пугать. Хоть вам-то он сказал, куда едет?

— Ничего не говорил. «Ждите, к вечеру вернусь» — и все.

Метелкин наклонился вперед:

— В каких отношениях Васька с Челпановым был? — И чтобы лучше расслышать ответ, убавил обороты двигателя.

— Они, по-моему, друг друга ненавидели. А когда Челпанова направляли в бригаду, они при всех поругались.

В глазах Метелкина на миг мелькнула радость. Бешено разогнал лодку и прокричал:

— Ребята, у меня в полевой сумке фляга со сливками, берите, пейте. Татьяна, накройся моим плащом, а то брызги на тебя летят.

К скале под названием Кочерга Дьявола подходили в сплошном тумане. Петька ударял ложкой по пустой фляге, а Метелкин, слушая эхо, определял направление. Продвигались медленно. Как из паровых труб, из распадков вываливались целые горы белоснежного тумана.

С правого берега донесся мягкий звук выстрела. Петька повернул туда голову и крикнул. Не отозвались. Метелкин тоже прислушался и вдруг повернул лодку резко к левому берегу.

— Не туда, — закричал Петька, — звук был справа.

— Справа эхо, а стреляли отсюда.

Метелкин оказался прав. Вскоре в тумане показался костер, фигура Додоева и собака Линда.

Выгрузив пассажиров, Метелкин выслушал благодарности Додоева, угостил его папиросой и поплыл дальше.

— Ой, как ладно, что приехали. — Додоев обнял Таню и Петьку. — А мы вас в другом месте искали. Все думали, что вы вместе с Васькой погибли.

— Кто на Жухова напал?

— Неизвестно хто, вещи у него украли, а лодку утопили. Мы думали, что и вас уже нет в живых.

— Ты убитого Жухова видел?

Додоев оглянулся по сторонам:

— Убитого Жухова нету. Но такое говорить нельзя, Иван Иванович не велел. Жухова шибко ранили из ружья, он много полз, а сейчас без памяти лежит в госпитале. И возле него военный с автоматом стоит. Ну, говорить, Петька никому не надо. Беда будет, если кому расскажете. Даже Колесникову. Государственный тайна. Оборон СССР.

Про себя Петька подумал, что в Жухова, наверно, стрелял не грабитель, а его же, Васькин сообщник. Не даром же рядом с кроватью поставили автоматчика.

— Ехать будем, — сказал Додоев, — садитесь маленько на Житуху. — Сам он пошел впереди и повел Житуху на поводе. Похвастался: — В темноте я вижу маленько лучше, чем даже птица сова.

На геологическом стане пылал костер. Сквозь туман языки пламени отсвечивали бликами. Доносились грустные звуки гитары и тихий голос Колесникова:

— Шибко хороший человек Колесников, — подумал вслух Додоев. — Усталый — поет, голодный — поет, грустный — тоже поет. Хорошо поет, протяжно, как изюбр.

Печально звенели струны. Растревоженная звуками старая лошадь тихо заржала. Сидящие у костров вскочили, бросились навстречу. Петьку и Таню сняли с седла и понесли к костру. Колесников положил гитару на траву и трехметровыми прыжками помчался в радиорубку.

У костра Тане с Петькой вручили по железной кружке густого глухариного бульона:

— Пейте, усталость сразу пройдет.

Иван Иванович сел рядом и стал спрашивать, как они жили, как уехал Жухов и не появлялся ли кто в распадке.

Из радиорубки слышался голос Колесникова:

— Шалаганово, слушайте внимательно: группе уголовного розыска передать срочно: геологи Котельникова и Жмыхин нашлись, живые и здоровые. Поиски их в районе гибели Жухова прекратить.

Прислушиваясь к голосу Вячеслава Валентиновича, Петька удивился, что такое сообщение передается открытым текстом, и даже не азбукой морзе. Сейчас любой человек, имеющий радиоприемник, узнает, что случилось у них в секретной экспедиции. Петька посмотрел на парторга, на Бурмакова, но они не обращали никакого внимания на то, что говорил Колесников, а наперебой подсовывали пищу Тане.

— А где наш медвежонок?— спросила Таня.

— В тот день, как вы уехали, он исчез. Обыскали все, что могли. Может, какая медведица увела?

— Наверно, — сказал Петька, — сам бы он не убежал.

Подошел Колесников, обнял Петьку и Таню, зашептал:

— Подарок вам команда «Таежницы» передала, в штабе за печкой лежит.

В штабной избе горела керосиновая лампа. На столе развернутые карты, готовальня, линейка и очки Ивана Ивановича. Первым делом Петька залез под нары. Вещевой мешок с документами Самоволина лежал на месте. Лямка, свернутая в восьмерку, шнурок с двойным бантом. Петька выбрался из-под нар, все в порядке, зря волновались, можно подарки смотреть.

Тетя Нина и Любка прислали вязаные из собачьей шерсти носки, самодельные майки, трусики и (Таня удивилась) — ватные брюки. Ремни в брюки были уже вставлены. Любка послала свой рисунок: высокие скалы и два беленьких козленка на уступах, и волк с острыми клыками. Он притаился между камней и ждет, когда козлята подойдут к засаде, но волк не видел, что у входа стоит замаскированный зверовой капкан. На обратной стороне листка было письмо от тети Нины. Она просила быть в маршрутах осторожными, теплей одеваться. И звала к себе: «Хоть сейчас, хоть тогда, когда кончится полевой сезон». В кармане ватных брюк, к которым была прикреплена картонка с надписью: «Тебе, Петька», лежала металлическая коробочка из-под сапожного крема. В ней была записка. Петька отошел к лампе, прочитал: «Петр, документы Самоволина охраняй строго. Лучше сожги их. Обстановка сложная. Объясню потом. Записку уничтожь. Федор Иванович».

Холодный ветерок зашелестел по склонам хребта, шевельнул макушки пожухлых деревьев, через щель над окошком проник в избушку, зашуршал, картами и затих. Послышались торопливые шаги. Открылась дверь. Затрепетал слабый огонек керосиновой лампы. С котелком горячей вермишели пришел Иван Иванович. Окинул взглядом избушку, поставил котелок на плиту, заглянул за печь и спросил шепотом:

— Спите, скитальцы тайги?

Иван Иванович закрыл дверь на крючок, надел очки и склонился над картой Главного хребта.

Петьку разбудил тихий разговор. Он высунул голову из мешка. Солнечный луч бил в окно. У стола Иван Иванович показывал Тане, как натирать хрустящую кальку постным маслом. Таня водила ватным тампоном по кальке, и она делалась прозрачной, как крыло стрекозы, и не шуршала. Обработанную кальку Иван Иванович положил на старую самодельную карту, пригладил сухой тряпкой и приколол к столу большими никелированными кнопками.