После нескольких скандальных разоблачений, на которые не побоялся пойти Незабудный, несмотря на угрозы воротил спортивных карателей, с ним пытались свести счеты. Ему готовили расправу, подсылали наемных убийц, гангстеров. Но ему удалось избежать участи Рауля де Буше — знаменитого французского борца, убитого апашами, не поладившими с ним… После одного из нападений на Незабудного в Филадельфии троим из бандитов пришлось отлеживаться месяца по два в больнице. А один из них — главарь шайки — так и остался на всю жизнь с кривой шеей, с головой, навсегда как бы припавшей к плечу. «Пусть спасибо скажет, что она у него хоть на одном плече осталась, — грубовато отшучивался Незабудный. — А сунется еще, так ему не сносить ее вовсе».
Но был Артем Иванович человеком донельзя простодушным, как большинство очень сильных людей. Вечно его облапошивали цирковые импрессарио, наживавшиеся на его силе и славе. А сам он даже и разбогатеть по-настоящему не сумел. К тому же человек он был хотя и смирный, но со всякими неожиданными чудачествами и куражами. То вдруг скупал на базаре все тулупчики и одаривал ими сирот в приютах волжского города, где проходил один из чемпионатов с его участием. То нанимал все пролетки и фаэтоны на извозчичьей бирже у пристаней, рассаживал на них грузчиков, сам садился в первый экипаж, и странный кортеж медленно следовал по главной улице, заставляя сторониться озадаченных городовых. А «чистая» публика, прибывшая пароходом, должна была тащиться с пристани пешком по крутым взвозам… То проездом через родную Сухоярку, жители которой помнили его еще навалоотбойщиком в шахте, Незабудный объявлял, что в воскресенье каждый, кто желает поднять за здоровье Артема, может пить за его счет сколько хочет. На площади выставляли ведра с водкой, и поселок поголовно спивался… Вообще хлопот у содержателей цирков и учредителей чемпионатов с Неза-будным всегда хватало.
В начале революции он был застигнут гражданской войной, разразившейся на юге страны. Здесь, в Одессе, встретился он в те дни с Котовским. И на что уж был силен сам легендарный комбриг, но и тут должен был признаться, что далеко ему до Артема: они как-то померились силой, поставив локти на стол и упершись друг другу ладонью в ладонь. Но могучая длань Котовского трижды подряд мгновенно оказывалась прижатой тыльной стороной к столешнице. Григорий Иванович очень тогда огорчался… В то время Артем проездом через родную Сухоярку, задержавшись на день, выполнил то, что давно уже задумал: женился на милой, веселой и застенчивой девушке Галине Хмелько. Она была прежде плитовой в шахтах, где когда-то и встретился с ней впервые Артем. А потом приболела и поступила в горничные к управляющему шахтами Грюппону. Недолго пожил с женой Артем, так как за ним приехал его импрессарио — маленький желтый увертливый человечек, Адриан Стефанович Зубяго-Зубец-кий, давно уже построивший и дом и дачку на деньги, которые ему заработал, проливая пот на цирковой ковер, Артем Незабудный. Он увез борца в Одессу, где неунывающие предприниматели организовали турнир.
Артем обещал вернуться через месяц-другой за Галей. Но вскоре начался тот знаменитый белогвардейский драп, которым окончилась на юге гражданская война. И одна из мутных волн паники унесла с собой за море Артема Незабудного, не привыкшего к долгим размышлениям.
Ему все равно надо было по давно уже им подписанному контракту бороться в Стамбуле, а потом в Париже. Зубяго гарантировал ему возвращение на Родину тотчас же, как все утрясется. Но жизнь что-то не утрясалась.
Мир в то время только еще приходил в себя после великих передряг и потрясений первой мировой войны. Люди жаждали бездумных зрелищ и крепких удовольствий. Приглашения, ангажементы следовали один за другим. Не успевал Артем получить очередной приз и раскланяться на манеже после финальной схватки в одном чемпионате, как надо было укладывать чемпионские кубки, пояс с медалями, борцовское трико в чемодан и спешить на поезд или на корабль, чтобы попасть на другой конец света, где уже висели афиши с его крупно набранным именем и портретом, на котором топорщились известные карикатуристам всего мира усы его, порой смахивающие на рога буйвола, пучились неохватные бицепсы и свирепо таращились неловко вылупленные добрые глаза.
Да, имя его было, казалось, вездесущим. Всюду видел он афиши со своим именем. Огромный, повсеместно знаменитый, он раскатил свою славу по всему свету. Он чувствовал себя колоссальным, необъятным, занимающим так много места в мире. Но потом стало немного пошаливать сердце. Пришлось даже один-другой раз сорвать выход в турнире. Да и мир как будто сам становился все теснее. Приходилось ради выгоды устроителей и экономии времени все чаще пользоваться самолетом. А при этом ощущение дальнего путешествия скрадывалось. Исчезало разнообразие пространства. Везде было одно и то же.
Чемоданы на скользких столах таможни. Радио, приглашающее на посадку. Трап в кабину самолета. Тоненькая стюардесса в пилотке на висок. Тесное кресло. «Просьба пристегнуться. При взлете не курить». Взрыли все вокруг свирепые моторы. За окном трава, деревья, строения стремглав полегли навстречу. Горизонт косо ушел вниз. Туго заложило уши. Десять часов сплошных облаков. Потом опять больно ушам. Рыхлые, оседающие воздушные ступени спуска. Жесткое прикосновение земли. Внезапно — глухота. Звуки неуверенно возвращаются. Трап. И под ногами другое полушарие Земли.
Нет, просторы мира, которые когда-то были заселены его славой, как бы перестали существовать. А где он только не побывал за эти годы! Незабудного мотало по всему свету. И постепенно он становился равнодушным к этой постоянной, частой и привычной перемене мест. Какая разница, что там, за стенами амфитеатра, окружающего манеж? Не все ли равно, куда смотрят двери артистического подъезда, возле которого будут по окончании вечера толпиться назойливые зрители, знатоки и мальчишки.
Меняется ли дело оттого, что там, снаружи? Каменная сухарница Колизея или сквозной, застывший над городом смерч Эйфелевой башни? Или зубцы башен, скалящихся в тумане над Темзой? Или эвкалипты Мельбурна? Или рекламные огнеметы Бродвея? И тесные провалы улиц, со дна которых даже днем, как из колодца, видны звезды, ночами гаснущие в крошеве стоэтажных огней?.. Или полотняные фестончатые тенты над раскаленными террасами Кейптауна? Или проступавшие в мареве над горизонтом пустыни громады пирамид, издали так горько напоминающие родные терриконы?.. Менялись климаты и ландшафты. То облегал распаренное тело липкий, как горячая пластиковая пленка, тропический зной. То где-нибудь на Аляске при выходе из цирка била в лицо колючая морозная осыпь и на груди свивался белый жгут метели, совсем как на цирковой рекламе «Борьба с удавом»…
Всюду приходилось бороться, стараясь не выйти за пределы квадратного ковра, которым был застлан круглый манеж. Словно бы упрощенно решать задачу о квадратуре круга, считавшуюся, как объяснил Артему один любитель математики, извечно нерешимой.
Все повторялось сначала: эффектный выход в финале парада под почтительные овации зрителей, и вспышки магниевых цыхалок над аппаратами фоторепортеров, и магнезия, растертая в ладонях, и ковер, вминающийся под подошвами, и сопящее дыхание противника в лицо, и круговой рев цирка. Все повторялось.
Когда Незабудный был молод, рвался к славе и связанным с ней деньгам, его обдавал и влек крутой, как кипяток, азарт спорта. Тешило, что самых сильных противников он в конце концов припечатывал к мягкому настилу манежа. На какие только уловки и хитрости они ни пускались, он разгадывал их. Но постепенно и это стало привычным. И уже раздражало, что надо подчиняться незыблемо все тем же правилам и пускать в ход снова и снова эффектные, но давно заученные приемы, которые жаждала своими глазами увидеть цирковая публика.
С какими только людьми не приходилось встречаться за эти годы! Но люди все были чужие и временные. И крыша, под которой он спал, была всегда ненадолго. И земля, по которой он ходил, оставалась не своей. Жизнь была бездомной. Когда в финале очередного чемпионата он выходил на помост победителя — на вышку почета, — неизменно становясь над цифрой «1», всякий раз возникала неловкость. Не знали, какой флаг поднимать, какой гимн играть, и старались обойтись без этих деталей торжества. И некому было Артему похвастаться своей славой или поведать свою печаль.