Шатров сидел опустив глаза. Лицо его пылало - под густым загаром этого не было видно, просто лицо стало еще темнее.

Если бы не Глебов, Алексей просидел бы на собрании молча. Пережил бы. Перестрадал в душе. Но после выступления солдата Шатров молчать не мог, попросил слова.

- Я понимаю, что виноват. Особенно перед солдатами, товарищ Глебов. Правильно меня критикуют. Но именно для того, чтобы такая задержка не произошла в боевой обстановке, я хотел поучить подчиненных. И особенно одного из них - рядового Судакова. Для чего мы вышли на учения? Учиться, как действовать на войне. Кроме больших задач, которые решает командование, я тоже наметил свои учебные цели. В ходе обычных плановых занятий не всегда есть возможность отработать некоторые вопросы. Я их записывал в блокнот, хотел доработать на больших учениях - здесь противник, темп, масштаб - все более реальное. Рядовой Судаков - это человек, не понимающий современного боя. Вот я и хотел показать ему, к чему это может привести.

Шатрову казалось, что он говорил убедительно и некоторые обвинения, высказанные ему, покажутся теперь коммунистам напрасными и отпадут. Как вдруг капитан Дыночкин, сидевший в президиуме, бросил реплику:

- В общем, получается так - весь батальон не в ногу, один Шатров в ногу. Вы решали свою задачу и забыли о том, что находитесь в общем строю, в коллективе.

Дыночкина поддержал майор Углов:

- Послушать вас - вы не виноваты. Занимались полезным делом! А как же с приказом, который вы получили? Вы должны были обеспечивать фланг. Но своевременно на указанное направление не вышли. А мы надеялись, что фланг у нас прикрыт, и тоже поплатились за эту доверчивость.

- Я стремился выполнить приказ, но меня затерли на маршруте спецподразделения, - несмело, сам понимая, что это не оправдание, сказал Шатров.

- С больной головы на здоровую! - возмутился Углов. - Это вы мешали артиллеристам и минометчикам на дороге, потому что не прошли по ней в установленное для вас время.

Шатров молчал. Он всем своим нутром понимал раздражение Углова и других офицеров. Перед учением проводилась большая подготовительная работа: тактико-строевые занятия, беседы, собрания, готовили технику, экипировку, оружие, настраивали людей, заключали договоры о социалистическом соревновании. И все это теперь шло прахом. И дело не кончится одним этим неприятным разговором, еще долго на разборах, собраниях и совещаниях будут напоминать об этой неудаче.

Когда к столу президиума вышел Зайнуллии, сердце Шатрова замерло, насторожилось. Что скажет капитан? Последнее время Зайнуллин относился к Шатрову, как и к остальным офицерам, строго, но доброжелательно: учил, воспитывал, растил как самостоятельного командира. Неужели после случившегося капитан опять станет свирепствовать? Он может. Когда дело касается чести роты - а Шатров подвел всю роту, - Зайнуллин становится беспощадным.

- Товарищи, я не согласен с коммунистами Дыночкиным и Угловым, - без предисловий и не пытаясь как-то смягчить свое возражение старшим начальникам заявил капитан. - Нельзя все валить в кучу. Пьянки и суд никакого отношения к случаю на этих учениях не имеют. Лейтенант Шатров уже не тот.

Сердце Алексея будто оторвалось и полетело ввысь, замирая от приятного ощущения этой высоты. Но радость была преждевременной, Зайнуллин быстро приземлил Шатрова:

- То, что лейтенант Шатров подвел роту, имеет другие корни, отругать его нужно. Он должен понять, что из-за легкомысленного поступка поставил под удар всех. Он ошибся, страдают многие. И по отношению к Судакову неправильно поступил. Мы с вами, товарищ Шатров, уже говорили на эту тему. Помните, о рядовом Колено был разговор? Чтобы человека воспитывать всесторонне, его надо сначала изучить всесторонне. А вы действовали наскоком.

После Зайнуллина выступил Ячменев. Шатров опять напрягся в ожидании. Мнение и отношение к нему замполита были для Алексея очень важны. Когда ругает или одобряет близкий человек, ему больше веришь. Ячменев был теперь для Шатрова не только близким человеком, но и безусловным авторитетом, эталоном совести и честности. Что же он скажет? Как оценит действия Шатрова?

- Товарищи коммунисты, мне кажется, мы слишком много внимания уделяем оплошности лейтенанта Шатрова, - спокойно начал замполит. - Как ни велика его вина - все равно не стоило бы собирать из-за этого собрание. Не следует превращать наш разговор в персональное дело. Все обстоит гораздо серьезнее. Я не согласен с вами, товарищи Углов и Дыночкин, - нельзя неудачи батальона объяснять только ошибкой лейтенанта Шатрова.

Ячменев, как обычно, разгорался в ходе выступления. Дойдя до этих слов, он вдруг повернулся к командованию батальона и в упор спросил:

- А вы где были? Война есть война. Мог выйти из строя не только взвод Шатрова, а и другие подразделения. Почему же вы не приняли своевременные меры по обеспечению фланга? Вот вы говорили о природе современного боя, а где у вас маневр? А у вас, товарищ начальник штаба, где наблюдение, где информация? Вы все собрались пройти оборону "противника" в одном построении боевого порядка? Почему не реагировали на изменение в обстановке? Действовали не как в бою, а как на учении. Вот о чем говорить надо. Вот почему рота не выполнила задачу, а батальон пришлось командиру полка выводить во второй эшелон...

Шатров слушал Ячменева, и на душе становилось легче. Замполит повернул ход собрания в новом направлении не потому, что хотел отвести удар от Шатрова. Подполковник никогда на такое не пошел бы. Просто Ячменев, как всегда, видел лучше и вникал в суть дела более принципиально...

3

Когда собрание объявили закрытым, Ячменев сказал Шатрову:

- Подождите меня, пойдем к вам вместе.

Подполковник отошел с капитаном Дыночкиным

и несколько минут сердито его отчитывал. Маленький в запыленной гимнастерке, он ходил из стороны в сторону, а капитан Дыночкин стоял на месте, тянул руки по швам и, поворачиваясь к Ячменеву, односложно отвечал:

- Есть... Есть... Будет сделано.

Шатров терпеливо ждал. Коммунисты расходились по своим подразделениям.

- Поехали, Шатров, - позвал капитан Зайнуллин.

- Мне велел остаться замполит, - сказал Шатров и кивнул в сторону разговаривающих Дыночкина и Ячменева.

- Ну ладно, жди. Как добираться будешь?

- Приду пешком, тут рядом.

Зайнуллин и другие коммунисты роты уехали на одном бронетранспортере. Через несколько минут подошел Ячменев и, не останавливаясь, сказал:

- Пошли. Веди в расположение своего взвода.

Ячменев еще не остыл после надира, который сделал Дыночкину. Он понимал, с лейтенантом нужно говорить совсем в другом тоне. Шатрову на собрании устроили жаркую баню. Хорошо бы поддержать молодого офицера, чтоб не замкнулся, не окаменел в своей обиженности, а правильно понял вину, пусть разозлился бы. Ничего! Злость, как и энтузиазм, вызывает сильный прилив энергии. Беда, если этот порыв неуправляем, если муть обиды заволокла сознание - много дров может наломать человек, оказавшийся во власти этой мути! Но если человеку хорошо просветлить сознание сначала прямой, честной критикой, а потом поговорить с ним по-хорошему, дать ему понять, что он не отверженный, что оплошность его - явление временное, что товарищи верят в него и желают добра, тогда злость превратится в здоровую, крепкую силу, и, направляемая ясным рассудком, сила эта может горы свернуть.

- Больно? - спросил замполит Шатрова.

- Да, - сказал Алексей.

- А как, по-твоему, боль - это хорошо или плохо?

- Чего же в ней хорошего? Боль есть боль, кому приятна.

- А вот мой любимый поэт Михаил Светлов сказал: боль - полезное для человека ощущение. Она делает доброе дело. Она - предупредительный сигнал: как только начинает что-нибудь разлаживаться в организме - боль тут же бьет тревогу. Представь себе, простудился человек или аппендицит у него, лечение начинается после первого сигнала боли, когда боль можно легко побороть. А если бы не было боли, люди падали бы и умирали на ходу.