Шмон в КПЗ – это еще не шмон

Обыск (шмон) в КПЗ сводится чаще всего к изъятию запрещенных предметов, к которым относится все колющее, режущее и затягивающееся (ремни, галстуки, шнурки).

Деньги проносят и в тюрьму, но тут каждый старается сам кто во что горазд, хотя много и апробированных способов. Но, к сожалению, все апробированные способы давно известны опытным шмональщикам в тюрьме, на этот счет инструктируются солдаты ВВ.

Многое зависит и от личности обыскиваемого, потому что делатели шмона – опытные психологи (аналогично, скажем, и таможенники со стажем), по движению глаз и неосторожным нервным движениям вас вычислят в первые же минуты и тогда уж «тряхнут» до внутренностей.

Хорошие сигареты вряд ли доедут с вами до тюрьмы. В КПЗ вам будут выдавать из ваших пачек по пять или десять (везде свои порядки) сигарет в день, а в день отправки «на тюрьму» выяснится, что вы за неделю скурили, все пять блоков своего «Мальборо» или «Винстона».

Поэтому будьте попроще: «Прима» и «Беломорканал» менее интересны работникам КПЗ, и у вас больше шансов появиться в тюремной камере с хорошим запасом курева.

Вообще, довольно странный подход у органов к определению запрещенных предметов; но если вспомнить, что не во всякой столовой на воле подаются вилки или, упаси Бог, ножи… Вилки, конечно, ни в КПЗ, ни в тюрьме ни к чему: ими просто нечего есть… Часто уже именно в КПЗ ощущается какой-то особый вкус пищи, особый запах жиров (если таковые вообще прибавлены) – лечебно-технического свойства. Хлеб почему-то все зеки называют «спецвыпечкой»; действительно, какой-то «спец» есть и в хлебе: его достаточно трудно проглотить, если он свежий, и почти невозможно разжевать, если он чуть зачерствел.

Шмон (обыск) в КПЗ как бы предваряет длинную вереницу тюремных и лагерных шмонов, предстоящих будущему заключенному. Многих вводит в заблуждение его поверхностность; в будущем тюрьма неприятно удивит.

Некоторые особенности

«Уболтать» мента

Если вы живете в маленьком городе или арестованы и помещены в КПЗ в «своем районе», то шансы договориться с работниками КПЗ или даже со следователем – повышаются, «договориться» – имею в виду передачу забытых вещей, еды, курева или организацию вполне законного свидания с родственниками.

Караульным милиционером может оказаться приятель приятеля, племянник жены брата – да мало ли кто еще! Поэтому бывалые люди пользуются этим, особенно стараются «полосатики», идущие на «особняк» (об этом позже); когда открывается «кормушка» в камере КПЗ, такой хитроумный зек уже сидит на корточках возле нее и тут же начинает «убалтывать» мента:

«Послушай, командир, что-то мне лицо твое знакомо? Ты не с улицы Тимирязева?» «Да, с Тимирязева», – отвечает «командир». «Точно! – якобы радуется зек. – Ты Вани Бякина племяш!»

«Нет, я Тони Шерлушовой сын».

«Ты? Тонькин сын? Ништяк, командир! Мы с ней в девятом классе за одной партой сидели…»

Ну и так далее.

Дальше следует или попадание – или промах. При промахе милиционер начинает понимать, что его «внаглую» колпашат; он начинает грубить и в ответ получает полновесный «отлай», в котором все известные нецензурные выражения кажутся дамским набором из лексики придворного этикета. Причем говорится все это тем же тихим голосом и завершается довольно успокоительно: «Извини, командир, погорячился, нервы никуда, сам знаешь… Не бери в голову…»

Цель такого «убалтывания» ясна при «попадании»: Тонькин сын неохотно, но все же соглашается сделать какое-нибудь доброе дело для «одноклассника» матери: позвонить, передать, принести… Впрочем, и без «убалтывания» настоящих знакомцев хватает… Конечно же по делу ничего передавать нельзя: органы не дремлют. Для караульного же передача записки (малявы) по делу означает голимую статью и минимум – позорное увольнение из рядов доблестной милиции.

Давление извне

Именно в КПЗ легко оказывается психологическое давление на подследственного-первоходку. К примеру, в камеру заглядывает милиционер и говорит первоходочнику:

«Слышь, эй, ты! Сидоров! Там двое приехали с управы – сейчас будут „колоть“ тебя! Ты семнадцатого февраля где был?»

«В пивбаре, на Абрикосовой, пиво пил…»

«Ну, вот! А там в восемь вечера гражданина какого-то „замочили“.

«Кормушка» захлопывается перед носом у вскочившего Сидорова, который остается «сам на сам» со своими нервными размышлениями о 17 февраля и о мифическом гражданине. Хорошо, если в камере найдутся добросердечные бывалые люди, успокоят, скажут: «Гонит (врет) мент, на понты хотят взять, пугают». Ведь через полчаса Сидорова могут дернуть на допрос по основному делу, а голова его будет забита мыслями о совершенно постороннем и скорее всего выдуманном убийстве.

Веселые люди

Легко переносится отсидка в КПЗ, если в компании сокамерников есть веселый человек, не «гонщик» (болтун), а хороший рассказчик, мастер прикола (смешного рассказа или поступка).

В 1984 году со мной в одной камере КПЗ ждал этапа «на тюрьму» некто Дима П., в общем-то взрослый уже мужик, сидевший раза четыре за разное… На третий день пребывания в «хате» он вдруг вскочил с «лежбища», застучал в «кормушку». Минут через десять «кормушка» открылась.

«Чего надо?»

«Командир, дай карандаш или ручку, гумагу (бумагу) тоже дай! Совесть замучила, хочу повиниться! Следак-то мой тута?

«Тута… Сейчас принесу бумагу, ручку…»

Через пять минут Дима уже рьяно что-то строчил на белом листе в полумраке, не обращая внимания на неодобрительные взгляды сокамерников. Отдав «гумагу» милиционеру, он снова улегся, сложив под головой руки.

Через минут пятнадцать «кормушка» снова открылась:

«Ты что ж, гад, на дурку косишь, что ли?»

«Ты че, командир, кто косит? Я всю правду изложил!» – встрепенулся Дима, подскочил к двери.

«А что ж ты пишешь тут, гондон! “Сознаюсь, что был вовлечен в шайку Ульяновым… он же Ленин… перевозили антисоветскую газету „Искра“, героин, кокаин… Заправлял у них также Коля Бауман, еще Яков какой-то… где живут – не помню…” Ты че пишешь, а?»

В «хате» уже стоял дикий хохот.

Дело кончилось благополучно, а ведь, если подумать, могли, конечно, крутнуть по 190–1–й… Не крутнули. Дима-то был чернушник из чернушников, вечная 147-я статья (мошенничество) тогдашнего УК. Уж никак к нему не липла «антисоветчина» 190–1–й статьи.

Тяжелые люди

Плохо дело, если в камере находится человек, во что бы то ни стало решивший покончить счеты с жизнью. Его попытки, пусть даже (и чаще всего) неудачные, вгоняют остальное население камеры во всеобщую депрессию, озлобление. Вскрытые вены давно уже не помогают никому: вскрывайся! В «кормушку» заглянули: «Ну что, литр вытек уже? Хорошо! Сейчас в „Скорую“ звякнем…»

Не лучше, если кто-то «косит» (симулирует) с благой целью «отмазаться» от срока через психушку. Некоторые пьют из отхожего места воду, мочатся на окружающих и т. п. Настоящий псих и то поприятней… Если статья не «тяжелая», то, конечно, есть возможность «свалить» через принудительное лечение в обычном дурдоме. Но «тяжелая» статья – это «спецбольница», учреждение «тюремного типа», с выродками санитарами, уколами неизвестными препаратами и жестким, «беспредельным» режимом.

КПЗ – недолгий срок, редко более десяти суток. В один прекрасный день начинают греметь засовы всех камер; на улице слышен глухой лай сторожевых овчарок и гудение автомобильных двигателей; матерятся солдаты и прапора. Это приехали специальные машины – «автозаки», это этап «на тюрьму»; сейчас отдадут мешки, и все поедут навстречу к еще одной (не последней) новой жизни.

Прежде чем мы запрыгнем в железную коробку автозака, сопровождаемые щелканьем овчарочьих зубов и подгоняемые прикладами и кулаками конвоя, обратим внимание на тех, с кем нам придется делить в течение продолжительного времени тяготы тюремной и лагерной жизни. На ком же, собственно, тюрьма держится?