— Ничего особенного не произошло, о царицы. Просто Мотылек пожаловался на свою жену, которая ссорилась с ним, а Сулейману-ибн-Дауду захотелось научить ее кротости и вежливой речи, ибо это считается добродетелью среди мотыльковых жен.

И тогда встала египетская царица, дочь фараона, и сказала:

— Наш дворец нельзя вырвать с корнем, как порей для какой-нибудь ничтожной букашки. Нет! Сулейман-ибн-Дауд, должно быть, уже скончался, и земля сотряслась от горя, и загремели небесные громы, и на землю спустилась тьма.

Тогда Балкида, не поднимая глаз, поманила к себе пальцем эту дерзкую царицу и сказала ей, да и всем остальным:

— Вы можете пойти и поглядеть.

Они спустились по мраморной лестнице широкими рядами — в каждом ряду была сотня цариц — и под камфорным деревом увидели премудрого царя Сулеймана-ибн-Дауда, все еще изнемогавшего от смеха. Он сидел и покачивался взад-вперед, и на одной руке у него была Бабочка, а на другой Мотылек. И царицы услышали, как он говорит:

— О жена моего брата, который летает по воздуху, запомни же отныне и на веки веков, что ты должна угождать своему мужу во всем, иначе он рассердится и топнет ногою опять, ибо он великий чародей и колдун и может, когда ему вздумается, похитить дворец у самого Сулеймана-ибн-Дауда… Ступайте же с миром, вы оба.

Он поцеловал у них крылышки, и они улетели прочь.

Тогда все царицы, которые до сих пор все еще стояли и улыбались, все, кроме Прекрасной и Великолепной Балкиды, пали ниц, потому что они сказали себе: «Если творятся такие дела из-за того, что Мотылек недоволен своею женою, что же будет с нами, докучающими своему повелителю криками и буйными ссорами?»

И они накинули на голову прозрачные ткани, и, зажав себе ладонями рот, тихо как мыши удалились к себе во дворец.

Тогда Балкида, Прекраснейшая и Великолепная, вышла из зарослей алых лилий под сень камфорного дерева и, положив руку на плечо Сулейману-ибн-Дауду, сказала:

— О господин мой, сокровище моей души, радуйся, потому что мы дали всем этим царицам Египта, Эфиопии, Персии, Индии, Китая хороший урок, который они запомнят навеки.

И Сулейман-ибн-Дауд, все еще глядя на мотыльков, игравших в лучах солнца, спросил:

— О моя госпожа, драгоценный камень моей радости, когда же это случилось? Ведь как только я вошел в сад, я принялся шутить над Мотыльком.

И он рассказал Балкиде все, что он делал в то время.

И Балкида, ласковая, милая Балкида, сказала:

— О мой господин, владыка моей жизни! Я спряталась за камфорным деревом и видела все своими глазами. Это я надоумила Бабочку, чтобы та заставила Мотылька топнуть, ибо я надеялась, что мой господин шутки ради совершит какой-нибудь волшебный поступок, который испугает цариц.

И она рассказала ему все, что подумали, увидели и сказали царицы.

Тогда Сулейман-ибн-Дауд встал под камфорным деревом, протянул руки и в веселии сердца сказал:

— О моя госпожа, сладость моих дней, знай, что, если бы я со злости или по внушению гордости применил к царицам мое волшебство, я мог бы осрамиться опять, как осрамился тогда, когда устроил пиршество для зверей всего мира. Но благодаря твоей мудрости я стал колдовать ради шутки, чтобы немного помочь Мотыльку, и — видишь, это спасло меня от моих докучливых жен. Так объясни мне, о моя госпожа, сердце моего сердца, как же ты достигла такой мудрости?

И царица Балкида, прекрасная, величавая, стройная, взглянула Сулейману-ибн-Дауду в глаза, склонила, подобно Мотыльку, свою голову набок и ответила:

— Во-первых, о мой господин, потому что я люблю тебя; а во-вторых, о мой господин, потому что я знаю, что такое сварливые жены.

И они пошли во дворец и жили счастливо до скончания дней.

Не правда ли, Балкида поступила умно?