От него требовалось, иными словами, производить шум, как при игре, и унылое то было времяпрепровождение. В конце концов, проявив чудеса изобретательности, он приноровился подкладывать под три ножки стола по кубику, так чтобы четвертая не доставала до полу. Теперь можно было одной рукой со стуком раскачивать стол, а другой держать книгу. Так он и делал вплоть до того злополучного дня, когда тетя Анни-Роза застигла его врасплох на месте преступления и объявила, что он "занимается обманом".
-- Ну а если ты дорос до такого,-- сказала она -- после обеда она всегда была в особенно скверном расположении духа, значит ты дорос и до того, чтобы тебя выдрать.
-- Но я... Я ведь не собачонка! -- в ужасе сказал Панч. Тут он вспомнил дядю Гарри с тростью в руках и побелел. Тетя Анни-Роза держала за спиной тонкий прут, и Панч был не замедлительно выдран между лопаток В эту минуту свершилось для него потрясение основ. Затем дверь захлопнули, предоставив ему свободу наедине оплакать свой проступок, раскаяться и обдумать, как ему жить дальше.
На стороне тети Анни-Розы сила, рассуждал Панч, ей никто не запретит драть его хоть до полусмерти. Это несправедливо и жестоко, и папа с мамой не допустили бы такого ни за что. Если только, как на то намекает тетя Анни-Роза, все не делается по их же тайному указанию. Тогда его, значит, и правда бросили. В будущем разумней не давать тете Анни-Розе повода для недовольства, хотя, с другой стороны, в желании "выхваляться", скажем, его уличали, когда он и не помышлял ни о чем подобном. Так, например, он, оказывается, "выхвалялся" перед гостями, когда накинулся на незнакомого господина -- который вовсе не ему, а Гарри приводился дядей -- с расспросами о грифе и булатном мече, а заодно и о том, что за штука такая это самое тильбури, в котором разъезжал Фрэнк Фарли,-- то есть о материях крайне животрепещущих и требующих безотлагательного разъяснения. Не притворяться же ему, в самом деле, будто он любит тетю Анни-Розу.
В эту минуту вошел Гарри и остановился поодаль, гадливо разглядывая то, что недавно было Панчем, -- взъерошенный комок, забившийся в угол комнаты.
-- Ты -- врун, маленький, а врун,-- с явным удовольствием сказал Гарри. -- Тебе не место за одним столом с нами, и ты будешь пить чай тут, внизу. И не смей больше без маминого разрешения разговаривать с Джуди. Ты и ее испортишь. Для тебя самое подходящее общество -- прислуга. Это мама так говорит.
Вызвав у Панча новый приступ отчаянных рыданий, Гарри удалился наверх и сообщил, что Панч до сих пор не образумился.
Дядя Гарри сидел за столом, как на иголках.
-- Черт знает что, Анни-Роза, -- сказал он наконец, -- неужели нельзя оставить ребенка в покое? Вполне славный мальчишка, во всяком случае, когда он со мной.
-- При тебе-то, Гарри, он шелковый, -- сказала тетя Анни-Роза, -- но я опасаюсь -- и очень, -- что он паршивая овца в стаде.
Черный малый услышал и намотал на ус -- такое прозвище могло пригодиться. Джуди расплакалась, но ей было велено сейчас же перестать, потому что о таком братце плакать нечего, а на исходе дня Панч водворен был обратно в верхние покои и высидел положенное один на один с тетей Анни-Розой и смолокипящими ужасами ада, живописуемыми ею всею образностью, на какую способно было ее убогое воображение.
Горше всего была укоризна в широко открытых глазах Джуди, и Панч пошел спать, горбясь под тяжестью унижения. Спал он в одной комнате с Гарри и заранее знал, какая ему уготована пытка. Полтора часа он был вынужден отвечать сему достойному отроку, каковы были побуждения, толкнувшие его на обман, обман вопиющий, и какое именно понес он за это наказание от тети Анни-Розы, и вдобавок изъявлять во всеуслышанье признательность за душеспасительные наставления, коими счел нужным снабдить его Гарри.
Этим днем ознаменовалось начало крушения Панча, отныне -- Паршивой овцы или, для краткости, Паршивца.
-- В одном обманул -- ни в чем веры нет, -- провозгласила тетя Анни-Роза, и Гарри понял, что сама судьба предает в руки его Паршивую овцу. Он завел привычку будить соседа среди ночи и вопрошать, отчего он такой нечестный.
-- Не знаю,-- огвечал Панч.
-- А ты не думаешь, что тебе следует встать и помолиться, чтобы господь укрепил твой дух?
-- Н-наверно.
-- Тогда вставай и молись!
И Панч вылезал из постели, содрогаясь от невысказанной злости на весь мир, видимый и невидимый. Он теперь на каждом шагу попадал впросак. Гарри был большой любитель устраивать ему перекрестные допросы о содеянном за день с таким расчетом, чтобы раз десять поймать его, заспанного, осатанелого, на том, что он сам себе противоречит, -- а наутро о том исправно докладывалось тете Анни-Розе.
-- Да не сказал я неправду, -- начинал Панч, пускаясь в сбивчивые объяснения, и с каждым словом лишь увязая все глубже. -- Я сказал, что два раза не читал молитву в тот день, то есть во вторник. Но один-то раз я читал! Я точно знаю, что читал, а Гарри говорит -- нет. -- И так далее, пока все, что скопилось внутри, не прорывалось наружу слезами, и его с позором выдворяли из-за стола.
-- Раньше ты не был такой скверный, да? -- говорила Джуди, подавленная перечнем злодеяний Паршивой овцы -- А теперь почему стал?
Сам не знаю, -- отвечал ей Паршивец. -- Я вообще не скверный, просто меня чересчур затормошили. Я же знаю, чего я делал, а чего нет, а когда хочу сказать, Гарри все обязательно вывернет наизнанку, а тетя Анни-Роза ни одному словечку моему не верит. Джу, ты-то хоть не говори, что я скверный.
-- А тетя Анни-Роза говорит -- скверный. Вчера приходил священник, она и сказала.
-- И зачем она всем про меня рассказывает -- даже кто не живет с нами? Так нечестно, -- говорил Паршивец. -- Вот когда мы жили в Бомбее, я что-нибудь сделаю -- не напридумывают про меня, как здесь, а на самом деле -- и мама скажет папе, а папа -- мне, что ему про это известно, вот и все. А посторонние ничего не знали -- Мита и то не знал.
-- Я не помню, -- печально говорила Джуди. -- Я тогда была маленькая-маленькая. А правда, тебя мама любила так же сильно, как меня?
-- Конечно. И папа. И все.
-- Тетя Анни-Роза меня любит больше. Она говорит, что ты -- тяжкий крест и паршивая овца и чтобы я с тобой без особой надобности не вступала в разговоры.