Я перестал постукивать по ширме - тем временем обсуждалась стоимость коровника - и вдруг почувствовал, как мою опущенную руку тихонько взяли и погладили мягкие детские ладошки. Наконец-то я восторжествовал. Сейчас я обернусь и познакомлюсь с этими быстроногими бродяжками...

Краткий, мимолетный поцелуй коснулся моей ладони - словно дар, который нужно удержать, сжав пальцы: это был знак верности и легкого упрека со стороны нетерпеливого ребенка, который не привык, чтобы на него не обращали внимания, даже когда взрослые очень заняты, - пункт негласного закона, принятого очень давно.

И тогда я понял. У меня было такое чувство, словно я понял сразу, в самый первый день, когда взглянул через луг на верхнее окно.

Я слышал, как затворилась дверь. Хозяйка молча повернулась ко мне, и я почувствовал, что и она понимает.

Не знаю, сколько после этого прошло времени. Из задумчивости меня вывел стук выпавшего полена, я встал и водворил его на место. Потом снова сел почти вплотную к ширме.

- Теперь вам все ясно, - шепнула она, отделенная от меня скопищем теней.

- Да, мне все ясно теперь. Благодарю вас.

- Я... я только слышу их. -Она уронила голову на руки. - Вы же знаете, у меня нет права - нет другого права. Я никого не выносила и не потеряла - не выносила и не потеряла!

- В таком случае вам остается лишь радоваться, - сказал я, потому что душа моя разрывалась на части.

- Простите меня!

Она притихла, а я вернулся к своим житейским делам.

- Это потому, что я их так люблю, - сказала она наконец прерывающимся голосом. - Вот в чем было дело, даже сначала... даже прежде, чем я поняла, что, кроме них, у меня никого и ничего нет. И я их так любила!

Она простерла руки туда, где лежали тени и другие тени таились в тени.

- Они пришли, потому что я их люблю... Потому что они были мне нужны. Я... я должна была заставить их прийти. Это очень плохо, как вы полагаете?

- Нет, нет.

- Я готова признать, что игрушки и... и все прочее - это вздор, но я сама в детстве ненавидела пустые комнаты - Она указала на галерею. - И все коридоры пустые... И как было вынести, когда садовая калитка заперта? Представьте себе...

- Не надо! Не надо, помилосердствуйте! - воскликнул я.

С наступлением сумерек хлынул холодный дождь и налетел порывистый ветер, который хлестал по окнам в свинцовых переплетах.

- И по той же причине камин горит всю ночь. Мне думается, это не так уж глупо - как по-вашему?

Я взглянул на большой кирпичный камин, увидел, кажется, сквозь слезы, что он не огражден неприступной железной решеткой, и склонил голову.

- Я сделала все это и еще многое другое просто ради притворства. А потом они пришли. Я слышала их, но не знала, что они не могут принадлежать мне по праву, пока миссис Мэдден не сказала мне.

- Жена дворецкого? Что же она сказала?

- Одного из них - я слышала - она увидала. И я поняла. Ради нее! Не для меня. Сперва я не понимала. Пожалуй, начала ревновать. Но постепенно мне стало ясно - это лишь потому, что я люблю их, а не потому... Ах, нужно непременно выносить или потерять, - сказала она жалобно. - Иного пути нет - и все же они меня любят. Непременно должны любить! Ведь правда?

В комнате воцарилась тишина, только огонь захлебывался в камине, но мы оба напряженно прислушивались, и то, что она услышала, по крайней мере ей принесло утешение. Она совладала с собой и привстала с места. Я неподвижно сидел на стуле подле ширмы.

- Только не думайте, что я такое ничтожество и вечно сетую на свою судьбу, вот как сейчас, но... но я живу в непроницаемой тьме, а вы можете видеть.

Я и вправду мог видеть, и то, что представилось моему взору, укрепило во мне решимость, хотя это было очень похоже на расставание души с телом. Все же я предпочел остаться еще немного, ведь это было в последний раз.

- Значит, вы полагаете, это плохо? - вскричала она пронзительно, хотя я не вымолвил ни слова

- С вашей стороны - нет. Тысячу раз нет. С вашей стороны это прекрасно. Я вам так благодарен, просто слов нет. Плохо было бы с моей стороны . Только с моей...

- Почему же? - спросила она, но закрыла лицо рукою, как во время нашей второй встречи в лесу. - Ах да, конечно, - продолжала она с детской непосредственностью, - с вашей стороны это было бы плохо. - И добавила с коротким, подавленным смешком. - А помните, я назвала вас счастливцем... однажды... при первой встрече. Вас, человека, который никогда больше не должен сюда приезжать!

Она ушла, а я еще немного посидел возле ширмы и слышал, как наверху, на галерее, замерли ее шаги.