Нашего полку прибыло

После ужина Дерикруп отозвал в сторону Трифона Летягу и о чем-то долго совещался с ним. Трифон, закончив тайную беседу, заговорщически подмигнул Дерикрупу и официальным тоном обратился к сплавщикам:

— Сейчас, товарищи, прошу всех на собрание, — и обернулся к Ильке: Тебя потом позовем.

Илька присмирел, ожидая вызова. Уселся на вынутые из воды потеси, подальше от барака, чтобы мужики не подумали, будто он подслушивает, и стал трепать собачонку, которая была мягче кролика. Трифон Летяга зажег лампу, велел Дерикрупу сесть за стол, дал ему чистый бланк рабочего наряда и налил из чайника воды в пузырек, где едва виднелись высохшие чернила. Подкатив чурбаки к столу, он скомандовал развалившимся на нарах усталым сплавщикам:

— Всем сесть и не ржать. Будем мальчонку приручать к коллективу.

Бригадир еще раз оглядел стол, открыл дверь и кликнул Ильку.

Невольно подобравшись, Илька перешагнул порог барака и стал по команде «смирно» — сейчас должно произойти что-то очень важное. И если до этой минуты у него еще копошились в душе подозрения насчет того, что сплавщики какую-то шутку над ним проделать собираются, то при виде преисполненного важности Дерикрупа, немножко натянутых, но торжественных лиц сплавщиков, все исчезло. Илька понял: тут не до шуток. Правда, Исусик загадочно ухмылялся, штопая рукав рубахи. Так это ж Исусик!

Трифон Летяга жестом пригласил Ильку сесть на свободный чурбак и, прокашлявшись, повел речь:

— Тут, товарищи, такое дело. Пришла в нашу артель еще одна человеко-единица. И поскольку эта человеко-единица, то есть Илюха, показал на деле, что он способен заменить дежурного сплавщика и высвободить тем самым другую единицу на работу, я думаю оформить его в бригаду, чтобы поставить на колпит, обеспечить спецодеждой и разными льготами. Возражения есть?

Возражений не было.

Тогда Тимофей Летяга сел на край нар и кивнул головой Дерикрупу:

— Приступим.

Дерикруп почистил заржавевшее перо где-то сзади о штаны, обмакнул ручку в пузырек и ошарашил Ильку первым вопросом:

— ФИО?

— Чего? — растерянно открыл рот Илька.

— Говори по-русски, — загудели сплавщики на Дерикрупа, но он строго глянул на них и тем же важным тоном, от которого у Ильки пошел холод по спине, пояснил:

— Фамилия, имя, отчество?

Прежде чем ответить, Илька поднялся с чурбака, одернул короткую рубаху и обвел глазами сплавщиков.

Какие уж тут шутки! Тут совершался акт огромного значения, можно сказать, происходило священнодействие. Его, Ильку, принимали в рабочие. И, набрав побольше воздуха, он выпалил:

— Верстаков Илья Павлович! — Мальчишка даже удивился: настолько получилось длинно.

Ни один мускул не дрогнул на лице Дерикрупа. Ох, не напрасно этот человек учился на артиста! Он размашисто написал это самое ФИО в графе наряда, где сверху значилось: «Колич. куб. др-ны», и снова поднял глаза на Ильку:

— Национальность?

Илька беспомощно огляделся по сторонам. На лбу его выступил пот.

— Ну, кто ты: татарин, тунгус или русский? — пришел на помощь к нему дядя Роман. Мальчишка помялся и ответил:

— Наверное, русский.

Мужики сдержанно рассмеялись. Сковородник же, подрагивая широкой нижней губой, как всегда не ко времени, принялся шутить, откуда, мол, парню знать, к какой национальности он принадлежит, дело-то, должно быть, было ночью. Но Трифон Летяга метнул яростный взгляд и рубанул по шаткому столу ребром ладони так, что подпрыгнул пузырек.

— Кто будет зубоскалить, удалю из помещения!

Лица у сплавщиков вытянулись. Сковородник сконфуженно спрятался за спину братана Азария, который сидел с полуоткрытым ртом, громко сопел и не моргал даже живым глазом. Он помнил, как неотесанным деревенским парнем сам первый раз оформлялся на работу, и потому сочувствовал Ильке. А мальчишка совсем ошалел от серьезности минуты. Но следующий вопрос оказался легким насчет образования. Он коротко отчеканил:

— Одна группа! — и перевел дух, да преждевременно.

Дерикруп тут же вверг его в смятение мудренейшим словом:

— Соцпроисхождение?

— Как это? — жалко и растерянно улыбаясь, уставился на него Илька.

— Ну, кто родители твои: крестьяне или рабочие? — дал наводящий вопрос все тот же добрейший дядя Роман.

Илька быстро, с благодарностью взглянул на него и затряс головой: дескать, дошло, дошло.

— Отец — охотник, а мать утонула, — сказал мальчишка и с трудом сглотнул слюну — так пересохло у него в горле.

Вот тут и начался сыр-бор, чуть было не погубивший все дело. Одни доказывали, что рыбаки и охотники самые настоящие пролетарии, так как ведут странствующий образ жизни, следовательно, ни к рабочему, ни к крестьянскому сословию не относятся. Другие утверждали, что охотники самые настоящие крестьяне, потому как живут они в большинстве своем по деревням.

Исусик, перекусив нитку, вколол иголку в подклад фуражки и огорошил сплавщиков:

— Выходит, толстоляхие попы тоже крестьяне, раз они по деревням живут?

Все озадаченно притихли. Дерикруп, чтобы остаться на высоте положения и разрядить обстановку, несмело предложил:

— Может, так и напишем — про-ле-та-рий! — и, чтобы не дать никому опомниться, макнул ручку в пузырек.

Но Исусик выскочил из угла и замахал руками. Тень его заметалась по бараку, переломившись надвое.

— Это как же? Парень небось хрещеный, а вы его басурманским званием заклеймили?

— Заткнись ты! — разозлились на его мужики.

Исусик, как укушенный, быстро обернулся к нарам и, поскольку ближе всех к нему оказался дядя Роман, напустился на него:

— Ты, Красно Солнышко, бродишь без Божьего надзора по земле и хочешь невинную душу увлечь?

Дядя Роман был лыс, и сплавщики за это дали ему прозвище — Красное Солнышко. Он отстранил напирающего на него Исусика:

— Слюной-то не брызгай, раб божий.

— И раб! И раб! — ярился Исусик. — Раб, да не беспорточный бродяга. А ты богообманщик! И все лысые — богообманщики. Просили кожи на одну рожу, но Бога обманули и верховище обтянули. — При этом Исусик показал на лысину дяди Романа и тоненько захихикал.

Мужики тоже захохотали, и дядя Роман вместе с ними. Дерикруп под шумок заполнил графу, вписал слово «пролетарий» и поднялся, давая понять, что дело с оформлением закончено.

— Нашему полку прибыло! — воскликнул дядя Роман и с облегчением хлопнул Ильку по плечу.

В полном изнеможении мальчишка опустился на чурбак и долго сидел, неспособный двинуть ни рукой, ни ногой. По лицу его все еще струился пот.

Трифон Летяга сказал:

— Готовиться ко сну. Завтра рано начнем спускать плот. Надо поджимать с зачисткой. Впереди еще Ознобиха — это понимать надо. Поскольку сейчас высвободился человек, дело пойдет быстрее. Я так думаю.

Все вышли из барака, закурили по последней перед сном цигарке. Только Исусик сидел в стороне, чтобы не не оскоромиться, — табаку он не курил.

В небе слоились темные облака. Где-то в горах голосом глиняной игрушки вела длинный счет людским годам недремлющая кукушка. Перебивая ее задумчивый голос, чеканил перепел в траве: «Спать пора», и чуть слышно доносился лай собак из Шипичихи. Илька напрягался, стараясь уловить голос Османа, и подумал: «Хоть бы скорее уплыть подальше». На костер неслышно налетали и шарахались в темноту крылатые мыши. На перекате в конце острова звучно плескалась рыба.

Архимандрит — так звали лохматую собачонку сплавщики — во время дебатов лежал под нарами и не шевелился. Сейчас он вылез на плот и юлил возле мужиков. Те благодушно трепали его за волосатую морду и обзывали кому как желательно.

Долго дивился Илька на эту невиданную собаку, спрашивал, откуда она взялась и как. Мужики хитровато посмеивались, но в конце концов мальчишка все-таки узнал непростую и загадочную историю этой собаки, по определению Дерикрупа, принадлежащей к благородной вроде бы породе болонок.

Хозяйкой собаки была жена начальника сплавной конторы, очень дельного и сдержанного мужчины. До революции он долго служил лесничим. Уже будучи немолодым человеком, случайно и дико влюбился в дочку промотавшегося вконец дворянина со старинной фамилией. Дворянин этот в смутные годы революции и гражданской войны исчез с лица земли, а дочка осталась с молчаливым лесничим, подверженным романтике. Взамен приданого она привела ему на шелковом поводке совершенно ненужную, но падкую на сладости собачонку.