«Жители нашего Варшавского герцогства, исповедующие религию Моисея, лишаются политических прав, которыми они имели впредь пользоваться, на десять лет. Надеемся, что в течение этого времени они утратят те качества, которые столь отличают их от других жителей.

Вышеизложенный пункт не удерживает нас от дозволения некоторым отдельным лицам, даже до истечения десятилетнего срока, пользоваться правами, если они заслужат этой высокой нашей милости, удовлетворив всем условиям, которые будут предписаны нами в отдельном положении о лицах, исповедующих Моисееве вероисповедание»[594].

Хотя в данном указе говорилось лишь о политических правах евреев, скоро выяснилось, что их гражданские права также подлежали ограничению. Более того, правительство последовательно отказывалось пойти навстречу петициям отдельных евреев, просивших определить те условия, при которых они могли бы получить политическое и гражданское полноправие[595]. Великое герцогство как раз разрабатывало антиеврейские меры, ограничивающие проживание и род деятельности, когда его самостоятельность рухнула при наступлении русских войск в 1813 г.[596].

На Венском конгрессе, в итоге острой политической борьбы, было создано новое польское государство под гегемонией России. Как говорилось выше, Александр решил ввести для правления новыми владениями конституционную систему с чертами широкой автономии. Но русским еще нужно было разработать механизм власти, чтобы наладить управление в Царстве Польском. Особенно острой эта необходимость была из-за сохранившихся элементов прежних государственных структур, в том числе австрийских, прусских, оставшихся от Великого герцогства Варшавского. Здесь даже продолжали действовать некоторые законы, принятые в краткий период прусской оккупации в 1806 г. Готовясь к выработке конституции, власти не могли не принять во внимание еврейское население, в 1816 г. составлявшее 8,7% общей численности (243 тысячи из 277 8200 жителей)[597] Александр создал временное правительство для управления поляками до принятия конституции, в которое вошел князь Адам Чарторыйский, ветеран Еврейского комитета 1802 г. Его назначение, казалось, сулило евреям благоприятное будущее. 25 мая 1815 г. новое правительство выдвинуло основополагающие принципы будущей конституции. Параграф 36 гласил: «Еврейский народ сохранит за собою гражданские права, которыми он доныне пользуется по существующим законам и правилам. Особое распоряжение определит те условия, при которых евреи сумеют более широко пользоваться благами общественной жизни»[598].

В июле 1815 г. был назначен комитет по изучению положения польского крестьянства, что неизбежно касалось также и евреев, в силу их важной роли в хозяйственной жизни деревни. Председателем комитета стал А. Чарторыйский, представивший записку, характерную для его тогдашнего образа мыслей о еврейском вопросе. Эта записка отчасти представляла собой попросту сокращенное изложение воззрений и принципов комитета 1802 г. Согласно мнению Чарторыйского, источником прав, даруемых евреям, могла быть лишь справедливость, человеколюбие, дух времени и интересы государства. Недостатки евреев не следовало относить к их природным свойствам. Ведь многие обвинения в их адрес – в лености, в неспособности к ремеслу и земледелию – были, в сущности, отражением ни на чем не основанных христианских предрассудков. Ничто в религии евреев не мешало им быть добрыми гражданами. Вывод Чарторыйского состоял в том, что евреи могут и должны получить полные гражданские права, как только окажутся способными выполнять гражданские обязанности. Задачей правительства являлось устранение факторов, «дурно влияющих» на евреев и отделяющих их от остального населения. Одновременно следовало развивать и поощрять все, что их сближало с христианским населением. Важность формулы Чарторыйского заключалась в утверждении того, что евреи еще не достигли должного уровня развития, чтобы обладать гражданским полноправием. Польское политическое руководство охотно следовало этой мысли и тогда, и позже[599].

Эти теоретические представления общего порядка отвечали идеям 1804 г., но, когда новый комитет перешел к практическим вопросам, его тон изменился (почти так же, как случилось десятью годами ранее). Недостатки евреев, которые Чарторыйский приписывал воздействию внешних факторов, комитет все же охарактеризовал как препятствие к предоставлению им полных гражданских свобод. Со временем евреи получили бы равные права с другими членами общества, но сначала им следовало прекратить занятия виноторговлей и перейти к земледелию. Такая последовательность со всей определенностью означала, что гражданская эмансипация евреев придет еще не скоро[600].

Так что неудивительно, что в конституции нового Царства Польского, провозглашенной 27 ноября 1815 г., ни слова не говорилось о евреях. Конечно, статья 11 гарантировала подданным свободу вероисповедания, но утверждение о том, что «не будет различий в гражданских и политических правах», касалось только христиан[601]. Не менее важно, что в то самое время, когда провозглашалась конституция, император Александр инструктировал Новосильцева – своего специального представителя в Варшаве (и ветерана Второго еврейского комитета), чтобы тот собирал сведения о нуждах евреев для улучшения их участи, а заодно и для того, чтобы «сделать это племя для края более полезным, нежели доселе было…»[602]. Итак, основополагающая идея о том, что евреев надо сделать «безвредными» для окружающего христианского населения, беспрепятственно пропутешествовала из Польши в Россию и обратно.

Если поляки разделяли убеждение русских в необходимости «обезвреживать» евреев, то они по-разному понимали, в чем состоит их «вредоносность». Выше уже говорилось, что Польшу и Россию объединяла традиция религиозной юдофобии, но польская ее разновидность отличалась большей изощренностью и причудливостью. (Словно специально для того, чтобы подтвердить это, в 1816 г. внезапно прокатилась волна обвинений евреев в ритуальных убийствах в Польше и в пограничной Гродненской губернии.) В новообразованном Польском государстве начинали возрождаться и вновь проникать в Россию старые суеверия, совсем как после первого раздела.

Заметной особенностью польской и средневековой европейской юдофобии был страх и подозрительность по отношению к Талмуду как к антихристианскому кодексу. Эта подозрительность исходила прежде всего от католического духовенства. В рассматриваемое время церковь была представлена таким ярким и красноречивым оратором, как Станислав Сташиц – выдающийся польский интеллектуал, патриот и общественный деятель, сыгравший важную роль в дебатах по еврейскому вопросу накануне и во время Четырехлетнего сейма. К 1816 г. Сташиц отошел от церковной карьеры и состоял членом Комиссии народного образования и вероисповеданий. В этом же году он издал в газете «Паментник Варшавски» статью под названием «О причинах вредоносности евреев». В ней Сташиц утверждал, что евреи сильно отошли от учения Моисея. Причину этого он видел в Талмуде, который будто бы учил евреев, что христиане, которых Ветхий Завет называл язычниками, достойны только ненависти. Ради того, чтобы продемонстрировать все пороки Тадмуда, Сташиц предлагал перевести его на польский язык[603].

Идеи Сташица повлияли на князя Чарторыйского, который не отличался подобными предрассудками во времена реформенного комитета 1802 г. Теперь же, в специальном докладе, который он представил правительству 6 мая 1816 г., Чарторыйский предупреждал, что современные евреи в своих верованиях и поступках полностью отступили от принципов и морали Ветхого Завета и стали враждебными к христианской цивилизации. Поэтому реформа для них возможна только при условии возвращения их в лоно Ветхого Завета[604]. Окончательное одобрение таких взглядов исходило от одного из самых знаменитых учеников Моисея Мендельсона, Давида Фридлендера из Берлина. Будучи приглашенным от имени польского правительства высказать свои предложения по еврейской реформе в Польше, он в 1817 г. составил меморандум, названный «Исправление израэлитов Царства Польского». Фридлендер осуждал отсталость польских евреев по сравнению с евреями других стран. Особенности и недостатки их образа жизни он приписывал строгому следованию требованиям Талмуда, влиянию хасидизма и системе общинного самоуправления, то есть кагалу[605]. (Критика Фридлендера была типична для «просвещенных» евреев, смотревших на «ост-юден» – евреев Восточной Европы – презрительно и свысока)[606].