Хасидизма Державин коснулся лишь кратко и поверхностно, причем назвал хасидов тем же словом, которым называли православных русских диссидентов – «раскольниками». Он полагал, что отличие хасидов от ортодоксальных евреев состоит только в ритуале. При всех своих осуждениях по адресу раввинов и их роли в обществе, он совершенно не учитывал, что эта роль служила главным яблоком раздора между двумя религиозными группами. Поэтому Державин ошибочно ставил знак равенства между раввином и хасидским духовным наставником – цадиком, которого именовал «патриархом». Точно так же он неправильно понял и разногласия сторонников обоих течений по другим вопросам. Игнорируя присущие этому конфликту явные элементы социальных противоречий, Державин объяснял его остроту успехами хасидов в привлечении к себе детей ортодоксальных евреев, в первую очередь богатых, чтобы использовать полученные от них деньги для осуществления «тайных замыслов» в Палестине[361].

То, что Державин не сумел представить полные и точные сведения о хасидизме, кажется странным, так как именно это движение особенно интересовало петербургские официальные круги[362]. Этот интерес был вызван событиями в Литве и в Белоруссии, где борьба между хасидами и миснагдим, подогреваемая обличениями влиятельного ученого противника хасидов, виленского гаона Элияху, вступила в новую, еще более ожесточенную фазу. Каждая из спорящих сторон доносила на соперников русским властям. Жалобщики быстро поняли, что обвинения политического характера гораздо действеннее, чем упреки противников в религиозном сектантстве. Так, суть обвинений против Шнеура Залмана – лидера одной из ветвей хасидизма, сводилась к его политической неблагонадежности. Дважды – в 1798 и 1800 гг. – его арестовывали и привозили в Петербург на следствие. И хотя оба раза он был признан невиновным, эти случаи убедили власти в том, что конфликт требует их вмешательства. Вследствие этого «Положением о евреях» 1804 г. было разрешено еврейским сектам (под которыми явно подразумевался хасидизм) иметь в общинах отдельные синагоги[363].

В своем критическом обзоре культуры евреев Державин тоже выделил те политические и экономические особенности, которые считал направленными против общего блага и наносящими ущерб как самим евреям, так и христианскому обществу. Эти оценки ранее уже прозвучали в работах Каховского и Фризеля.

Державин считал, что руководство кагала господствует над еврейскими массами, вооружившись такими средствами устрашения, как право отлучения от общины. Старшины кагала держали общину в суеверном страхе, а тем временем сами эксплуатировали ее при помощи многочисленных несправедливо начисляемых налогов. Кроме того, кагал руководил экономическими связями между евреями и христианами, главным образом – через систему назначаемых общиной единых цен на тот или иной товар. Поэтому, с точки зрения Державина, было необходимо сломить власть кагала, чтобы евреи могли с пользой участвовать в экономической жизни общества в целом и исправлять свой нрав. Для этого он предусматривал проведение всеобъемлющей реформы, способной изменить политическое, социально-экономическое и культурное положение российского еврейства. Центральным проводником этих преобразований предстояло стать разветвленной бюрократической структуре во главе с особым чиновником-христианином, «протектором» евреев, ответственным напрямую перед самим царем.

Помимо детального описания этой будущей чиновной структуры, Державин привел и тщательно продуманные доводы в пользу уничтожения старой системы общинного самоуправления. Этот раздел «Мнения» особенно интересен, так как в нем сформулированы зачатки тех идей, которые в XIX в. сделались оплотом русской юдофобии: речь идет об образе замкнутого еврейского общества, «государства в государстве», которое, благодаря своим контактам и связям с зарубежными евреями, носило международный характер, а также препятствовало всем попыткам властей сделать из евреев хороших подданных. Именно это представление и легло позднее в основу вышедшей в 1869 г. «Книги кагала» Якова Брафмана[364].

Как утверждал Державин, манифест о присоединении польских земель 1772 г. оставил кагал в силе, в первую очередь, как орган для сбора налогов. Он описывал полномочия кагала в гражданских и духовных делах, таких, как присмотр за кладбищами, образование, браки и разводы, ритуальный забой скота, религиозные обряды, а также судебные иски, завещания, полицейские функции, сбор общинных и государственных налогов. С точки зрения сенатора, совокупная власть старшин кагала была вдвойне опасна. Кагал был «государством в государстве» и служил средством сохранения еврейской исключительности, а под его прикрытием религиозная верхушка могла разжигать в евреях ненависть и подозрительность к другим народам. Кроме того, кагал представлял собой инструмент подавления и эксплуатации бедных евреев богатыми. При помощи налогообложения и давления общины людей держали в руках, а редких вольнодумцев или непокорных легко было приструнить под угрозой изгнания из общины. Державин был удивлен тем, насколько эффективно выполнял кагал все свои функции, и внес свою лепту в миф о всесилии этого еврейского общинного института: «Из сих же кагалов или их правительств истекают по их народу всякие приказания, налог податей, наряды и прочие распоряжения, которые исполняются с такою точностью и скоростью, что удивляться должно. Живущие по городам, местечкам и деревням тотчас сообщают все друг другу». Очевидно, что если бы недостало религиозных соображений, чтобы убедить Державина в необходимости упразднения кагала, то вполне хватило бы светских. Именно упразднение кагала он и положил в основу своего проекта еврейской реформы, тем самым дезавуировав всю систему российского законодательства о евреях, оставшуюся от правления Екатерины II.

Помимо отмены кагала, он настаивал и на отмене прерогатив автономной общины, в том числе всех внутренних налогов, сборов и штрафов. В будущем налогообложение должно было зависеть от сословной принадлежности каждого еврея. Но в этом не следует усматривать очередную попытку интеграции евреев, поскольку в то самое время, как Державин требовал передать все гражданское и уголовное судопроизводство по делам евреев в сословные суды, он призывал прекратить выбирать евреев в сословные органы и в магистратуру.[365] Получалось, что все проблемы евреев с законом следовало разрешать в судах, в которых они не имели никакого представительства. Кроме того, он намечал провести физическое отделение евреев от христиан. Запретом на въезд евреев (за редким исключением) в великорусские губернии он хотел возродить указ об изгнании 1727 г. и последующие подобные постановления. Там же, где, по плану Державина, им позволялось селиться, следовало внимательно присматривать за евреями, чтобы они вели себя как следует. Так, на жандармерию, сельскую полицию и землевладельцев возлагалось наблюдение за религиозными верованиями евреев, чтобы не возникали и не расцветали пагубные поверья. Они же должны были добиваться от евреев чистоты в быту, потому что те слыли «неряхами и грязнулями». Державин настаивал на отказе евреев от их характерного костюма, в котором он видел знак их исключительности и который всегда казался русским негигиеничным. Словом, Державин хотел всю гражданскую жизнь евреев окружить различными запретами и приставить к ним надзирателей. Понимая, что кагал выполняет двойную функцию, религиозную и светскую, он намеревался распространить контроль властей и на еврейскую веру, для чего использовать сеть агентов как внутри, так и вне общины[366].

Религиозная реформа Державина создала бы жесткую иерархию в религиозной жизни евреев, со строгой системой подчинения и с богатым арсеналом средств для постоянного надзора со стороны представителей гражданских властей России. Нижнюю ступень пирамиды образовывали «школы», которые фактически напоминали старые местные общины, учреждаемые в тех случаях, когда следующая ступень, губернская «синагога», находила в этом необходимость. Все «школы» губернии подчинялись бы этой губернской «синагоге». «Школьный» штат составляли раввины и их помощники, избранные голосованием «еврейской общины» и утвержденные губернатором или местным предводителем (для местечек и имений соответственно). «Школы» несли ответственность за отправление религиозных обрядов, молитв, за образование, за регистрацию рождений, смертей, браков. Религиозные споры следовало сначала рассматривать в «школах», а с апелляцией обращаться в губернскую «синагогу». «Школа» была задумана как организация наподобие кагала, лишенная всякой гражданской автономии, однако по-прежнему несущая некоторые светские обязанности перед правительством, а также выполняющая функции религиозной общины[367].