В 1782 г. Правительствующий Сенат признал, что не имеет никакого представления о том, как на самом деле работают еврейские суды[244]. В ответ 18 июля 1782 г. могилевский кагал представил Сенату пояснения. В них говорилось, что 1774 г. во всех уездах были учреждены кагалы и прикагалки «с объявлением протестов либо в городской магистрат, либо в нижние расправы и с апелляцией в губернский кагал». Это явно были те самые институты, которые предусматривались декретами Каховского и Кречетникова. Могилевский кагал упомянул и еще одно учреждение, не предусмотренное русскими властями в 1774 г. Речь идет о совете из пяти участников, избранных от губернского и уездных кагалов, расследовавшем сложные случаи апелляций, поданных в губернский кагал. Новый генерал-губернатор Белоруссии П.Пассек в докладе Сенату описывал, как губернский кагал «споры по духовным делам отсылал на русском языке в губернский магистрат, который производил следствие „по их закону“[245]. По предположению Ю.Гессена, этот орган, составленный из членов кагалов местного и губернского уровня, представляет собой какой-то загадочный съезд делегатов, «назначенных из среды именитых людей и славных предводителей всего края, выборных от пяти общин», то есть тот самый орган, члены которого разработали кагальный устав для местечка Петровичи в 1777 г.[246] Что же это был за орган, обладавший, по-видимому, большей властью, чем сам губернский кагал? Д. Фишман считает, что фактически он представлял собой «Ваад мединат Русия», упраздненный польскими властями в 1764 г.[247] Иными словами, белорусские евреи воспользовались возможностями, возникшими при установлении нового режима, чтобы возродить одну из славных страниц своей былой, существовавшей до разделов, политической автономии – «общенациональный» центральный представительный орган. Еще удивительнее то, что благодаря путанице между функциями этого органа и официально учрежденного губернского кагала, он мог работать буквально на глазах у русских властей.

Не все историки рассматривают восстановление иерархических учреждений еврейской автономии как положительное историческое явление. Ю.Гессен, чья двухтомная «История еврейского народа в России» увенчала собой его многолетние труды по изучению русского еврейства, явно находился под воздействием господствовавших в историографии того периода идей «классовой борьбы», когда писал, что «…кагал в союзе с раввинатом обладал полнотою власти, и этой властью он нередко злоупотреблял: расхищал общественные средства, попирал права бедных людей, неправильно налагал подати, мстил личным недругам, преследовал хасидов, обрушивался на тех, кто стремился к светскому образованию»[248]. По мнению Е. Анищенко, «вмешательство царской власти… завершилось ко взаимной выгоде участников: кагальная олигархия сохраняла свое господство над единоверцами, а царизм обрел в кагальном всевластии надежного финансового данника и агента»[249].

Эти оценки казались бы более весомыми, если бы кагал продолжал существовать лишь как институт, отгораживавший евреев от остального населения, препятствовал бы всякому изменению или приобщению к новой культуре и стоял бы на службе узкого круга олигархов, а не всего сообщества. Однако неустанные старания государства преобразовывать и развивать жизнь городов империи обещали, что такое положение не сохранится надолго. По мере того как перед евреями открывались новые возможности, руководство кагала все больше сил отдавало тому, чтобы помочь евреям в полной мере ими воспользоваться.

После разделов Польши российская администрация поначалу следовала польскому примеру, подходя к евреям как к отдельной категории населения. Подушная подать, наложенная на них в 1772 г., также как и налоги, введенные в 1776 и 1779 гг., были одинаковы для всех евреев[250]. На положении евреев сильно сказались попытки властей развивать российские города, в ходе которых потребовалось четко разграничить городские сословия. Так реальность поколебала представление о единстве евреев как определенной социальной группы.

Почему на евреев стали смотреть как на членов городских сословий, понять нетрудно. Они занимались торговлей и коммерцией, ремесленным производством, т. е., деятельностью, связанной с городами. Уложение 1775 г. предусматривало две категории горожан. Первую составляло купечество – торговое сословие, ведущее местную, региональную и международную торговлю и разделенное на гильдии в зависимости от размеров заявленной собственности. Всех прочих жителей города свели в огромное и аморфное мещанское сословие. По идее, члены этих двух сословий жили в городах. Фактически же многие, в том числе и евреи, проживали вне городской черты. Екатерининская реформа 1775 г. стремилась подчеркнуть именно городской характер обоих сословий. Их члены были внесены в переписные листы и списки жителей больших и малых городов (хотя не следует забывать, что многие из этих жалких медвежьих углов едва ли заслуживали пышного титула городов), и закон не поощрял их проживания в сельской местности или в частновладельческих местечках. Почти с самого начала, даже когда их рассматривали как единую группу, закон подразумевал, что евреи – это городское сословие. Так, указ 1776 г., обещавший особые привилегии евреям, перешедшим в христианство, также предписывал им регистрироваться в городах. В итоге даже те евреи, что жили в деревне, были записаны городскими жителями. Эта тенденция усилилась после 1775 г., когда, как было сказано выше, ряд местечек преобразовали в уездные города.

Процесс «урбанизации» евреев законодательным путем особенно усилился после 1780 г. В этом году, в ответ на просьбы, обращенные евреями к Чернышеву, Екатерина разрешила приписывать евреев двух белорусских губерний к мещанству[251]. Указ, изданный в марте 1781 г., гласил, что еврейские купцы должны платить такие же подати, как купцы-христиане, в зависимости от принадлежности к гильдии[252]. Это уже был существенный отход от привычного отношения к евреям как к однородному податному сословию. Из дальнейших указов стало ясно, что еврейские купцы получили не только все обязанности купцов-христиан в части налогообложения, но также их избирательные права, возможность избираться на должности в своей гильдии и освобождение от воинской повинности.

Вступая в эти сословия, евреи пытались участвовать в соответствующей избирательной деятельности. В этих попытках их поддерживало правительство: в письме на имя нового генерал-губернатора Белоруссии, П.В. Пассека, генерал-прокурор Сената А.А. Вяземский объяснял, что «если евреи, в купечество записавшиеся, по добровольному согласию общества, выбраны будут к каким-либо должностям в сходственность высочайшего учреждения [т. е., Положения о губерниях 1775 г. – Авт.], то и не могут они удержаны быть от вступления в действительное возложенных на них должностей отправление»[253]. Однако вскоре стало очевидно, что даже тогда, когда центральное правительство, казалось, было искренне расположено в пользу участия евреев в деятельности существующих сословий, оно сквозь пальцы смотрело на действия, подрывавшие избирательные права евреев.

Эта первоначальная попытка к интегрированию евреев в конце концов пошла прахом, так как основывалась на мнении, что евреи в первую очередь являются торговцами и горожанами – это было ложное представление, порожденное экономическими иллюзиями властей. Несмотря на законодательную политику Екатерины, русские города и центры торговли по-прежнему нуждались в гражданах, которые на деле могли бы взять на себя функции городского среднего сословия. Включение евреев в структуру русского общества рассматривалось как мера, направленная на удовлетворение этой потребности. В итоге российское право было склонно иметь дело лишь с тем меньшинством еврейского населения, которое и вправду по роду занятий относилось к купечеству и мещанству, игнорируя тот факт – отмеченный еще Каховским – что большинство евреев попросту не отвечало даже самым мягким критериям принадлежности к этим группам. Не так много было евреев, способных выполнить серьезные финансовые требования, предъявляемые к трем купеческим гильдиям – их члены должны были располагать состоянием от одной до пятидесяти тысяч рублей. Остальное городское население, в том числе и евреев, можно было отнести к мещанству – обширной категории, включавшей ремесленников, мелких торговцев, лавочников, да почти и всех прочих, кроме дворян и крестьян, живших по каким-либо причинам в городе. Таким образом, теоретически все евреи оказались включены в тот или иной из этих классов и приписаны к какому-нибудь городу[254].