– Я потихонечку, меня и не увидят. Дай мне ведерко, мама, я будто с ведерком по делу иду.

Мать положила на дно ведра несколько ломтей хлеба – последнее, что было. Выложила из чугуна картошку.

Ленька прошел снежной тропкой через огороды. Вход в ригу был с другой стороны. Там прохаживался часовой. Он появлялся из-за угла через равные промежутки времени и снова уходил на другую сторону. Заметил Ленька еще и другое: примерно на высоте его плеч в стене риги виднелась узкая щель, через которую легко можно было передать все, что нужно. Одно смущало Леньку: щель находилась в том углу, где время от времени появлялся часовой. Вообще-то добежать до угла – дело плевое. Но надо успеть все сделать до возвращения часового. Ленька начал считать: раз, два, три… Считал он как можно медленнее, с интервалами, предполагая, что каждый счет равен секунде. Досчитал он до восьмидесяти трех – почти полторы минуты, – когда часовой вышел из-за угла. Значит, времени хватит.

Как только солдат скрылся, Ленька стремительно бросился к щели. Делая большие прыжки, чтобы быстрее добежать, он мигом проскочил расстояние, отделявшее его от риги. Прильнул лицом к щели, но разглядеть что-нибудь внутри было невозможно.

– Эй, кто там! Товарищи, я вам поесть принес. Скорее берите! Часовой тут… – зашептал Ленька.

В риге послышался шум. Люди подошли к щели. Ленька опасливо оглянулся и приставил ведерко. Из щели потянулись худые заскорузлые, давно не мытые руки. Никогда Ленька не видел таких страшных рук. Они жадно шарили в ведерке, сухие ногти царапали жесть, стучали по днищу. Нащупав кусок хлеба или картофелину, руки исчезали, а вместо них появлялись другие. Ленька совал в раскрытые ладони все, что оставалось еще в ведре. Сердце его неистово колотилось.

– Хальт! – раздалось вдруг над самым ухом.

Часовой не стал стрелять, а свободной рукой схватил мальчишку за плечо и швырнул на землю. Ведерко с грохотом покатилось в сторону, крошки хлеба и картофелины высыпались на снег. Ленька почувствовал резкую боль в боку и в ногах: гитлеровец пинал его носком сапога. Но этого фашисту показалось мало. Он решил как следует проучить русского мальчишку. Схватив Леньку за воротник, часовой несколько раз ткнул его лицом в снег, в мерзлую землю. Бил он Леньку спокойно, беззлобно, будто бы исполнял какую-то служебную обязанность, так же, как те солдаты, которые разрушали в лесу землянки.

Потом он толкнул мальчика прикладом винтовки и крикнул:

– Раус[2]!..

С разбитым в кровь лицом, едва сдерживая слезы, Ленька подобрал ведерко и, не разбирая, где тропка, где целина, пошел по снегу к дому.

Мать так и ахнула:

– Что с тобой, Ленюшка? Неужели за пленных?

– Аза что же! Ох, дождутся они… – стиснув зубы, процедил Ленька. – Не держите вы меня только, когда наши придут… Дай мне, мама, умыться.

В тот же вечер Ленька встретился с Толькой. Они долго шептались на крыльце.

– Нонче меня опять побили, – сказал Ленька.

– За что?

– Пленным в ригу картошку понес да хлеба. Часовой увидал.

– И сильно бил?

– Нет, не особо. Губа вот только распухла. Об землю раза два приложил…

Когда-то было зазорным признаться, что в драке тебе досталось, но сейчас Ленька не стеснялся об этом рассказывать.

– Зря ты один пошел. Надо бы вместе: один стеречь, другой передавать…

– Да… – задумчиво протянул Ленька. – Ладно, другой раз умней будем.

Прошло еще недели две, и на лукинцев обрушилась новая беда. Мануйловский комендант приказал срочно выселить людей из деревни, освободить все дома, а если кто останется, пригрозил расстрелять на месте. Было это в конце декабря, в самые лютые морозы, которые пришли после больших снегопадов.

Фашисты заметно нервничали: были чем-то встревожены. Их раздражали русские морозы и неясные сводки, которые стали поступать с фронта. Открыто говорили, что под Москвой Гитлер потерпел неудачу, германские войска отступают. А партизаны все больше смелеют, даже днем нападают на обозы и грузовые машины. Правда, в районе Мануйлова было тихо. С тех пор как партизаны совершили налет на штаб полка, в Лукино про них ничего не было слышно. И тем не менее комендант, посоветовавшись с Гердцевым – начальником карательного отряда, приказал всех жителей переселить на Ловать – в Парфино.

…По сыпучему, как песок, снегу Ленька шел мимо риги, где раньше держали военнопленных. Здесь уже никого не было – ни пленных, ни часовых. Рига стояла с распахнутыми дверями.

Вдруг кто-то негромко свистнул. Ленька обернулся и увидел человека в дубленом полушубке.

– Эй, парень! – позвал он. – Ты здешний?

Ленька присмотрелся и узнал того самого партизана, который заходил к ним перед налетом. Партизан тоже узнал Леньку.

– Здорово, – приветливо сказал он. – Ну какие у вас тут дела? Пойдем-ка в ригу. Потише там и незаметно.

Оба вошли в полутемную ригу.

– Так что, говоришь, нового? – еще раз спросил партизан.

– Ничего. Угоняют нас завтра. Всю деревню гонят.

– Завтра? Да ну?! – почему-то обрадовался Ленькин собеседник. – А немцы что?

– А что немцы? Нагнали их во все избы. Сидят, мерзнут, на улицу не вылазят.

– И много их?

– Порядком. В каждой избе по шесть, по восемь, а кое-где и по дюжине будет.

– Так… А вас выселяют, значит? Завтра, говоришь, обязательно?

Партизан задумался.

– А если завтра не выселят?

– Тогда послезавтра.

– Нет, так не пойдет! Завтра надо.

– Чего-чего? – удивился Ленька. Он никак не мог понять, чему радуется парень.

– Ничего, так просто. Ты мне, если не уедете, обязательно знать дай. Понял? Обязательно, говорю!

– А как я знать дам?

– Как?.. Возьми, например, эту палку и воткни в сугроб, чтобы издали видно было. Раз палку увижу, буду знать, что вы не уехали.

– Ладно… Слушай, а ребята у вас в отряде есть? – спросил вдруг Ленька.

– В каком отряде?

– В партизанском, каком!

– А зачем тебе?

– Взяли бы меня с собой!

– Тебя? Да ты что?! Тебе еще расти да расти надо!.. Пока так помогай… Ну я пошел. Так гляди не забудь: не уедете – дай знать.

Но выставлять условный знак не пришлось. Наутро подъехали немецкие машины, всех погрузили в железные кузова и увезли в Парфино. Поселили в летних бараках, по две-три семьи в комнате. В Лукино больше никого не пускали. А вскоре прошел слух, что через день после того, как выселили жителей из деревни, партизаны напали на гарнизон. Все избы забросали гранатами. То же самое было в Мануйлове и Воронцове. Фашисты погнались за отрядом, но партизаны отбились и ушли неизвестно куда…

Наши пришли!

С тех пор как тайный немецкий агент Вильгельм Герц, он же Виктор Николаевич Гердцев, сделался командиром карательного отряда, жизнь его переменилась к худшему. У него были все основания проявлять беспокойство и испытывать нудное чувство тревоги. По всей, округе партизаны все чаще нападали на немецкие гарнизоны, все чаще подрывались на минах грузовые машины, а в последнее время партизаны стали появляться даже там, где их никогда не бывало.

Герц сбился с ног, гоняясь со своим карательным отрядом по самым глухим дорогам, и все без толку. На атакованную партизанами станцию Беглово он прибыл рано утром, когда на путях еще догорали цистерны с бензином, еще не были убраны убитые. И все же ни одного партизана захватить не удалось. Они исчезли, будто растворились в воздухе. В секретном донесении об ущербе, нанесенном германской армии, Герц доложил, что разрушена водокачка, взорваны стрелки, уничтожен эшелон с горючим, боеприпасами, пушками. В конце донесения он написал фразу: «Поиски виновников продолжаются, но до сего времени безрезультатно».

Такие фразы появлялись в конце каждого донесения, которое направлял Герц в штаб армии.

А тем временем партизаны, изводившие Вильгельма Герца, переключились на другую работу. Не раз хаживали они через промерзшие болота в немецкие тылы, знали все тропки и теперь превратились в военных проводников рот, батальонов, полков. На фронте была задумана дерзкая и необычайно смелая операция.