С негодованием писал Троцкий и о стремлении возродить в СССР семью: "Революция сделала героическую попытку разрушить так называемый "семейный очаг", то есть архаическое, затхлое и косное учреждение... Место семьи... должна была, по замыслу, занять законченная система общественного ухода и обслуживания" - то есть "действительное освобождение от тысячелетних оков. Доколе эта задача не решена, 40 миллионов советских семей остаются гнездами средневековья... Именно поэтому последовательные изменения постановки вопроса о семье в СССР наилучше характеризуют действительную природу советского общества... Назад к семейному очагу!.. Торжественная реабилитация семьи, происходящая одновременно - какое провиденциальное совпадение! - с реабилитацией рубля (имеется в виду денежная реформа 1935-1936 гг. - В.К.)... Трудно измерить глазом размах отступления!.. Азбука коммунизма объявлена "левацким загибом". Тупые и черствые предрассудки малокультурного мещанства возрождены под именем новой морали" (с. 121, 122,127).
И другая сторона этой проблемы: "Когда жива была еще надежда сосредоточить воспитание новых поколений в руках государства, - продолжал Троцкий, - власть не только не заботилась о поддержании авторитета "старших", в частности отца с матерью, но наоборот, стремилась как можно больше отделить детей от семьи, чтобы оградить их от традиций косного быта. Еще совсем недавно, в течение первой пятилетки (то есть в 1929-1933 годах. - В.К.), школа и комсомол широко пользовались детьми для разоблачения, устыжения, вообще "перевоспитания" пьянствующего отца или религиозной матери... этот метод означал потрясение родительского авторитета в самых его основах. Ныне и в этой немаловажной области произошел крутой поворот: наряду с седьмой (о грехе прелюбодеяния. - В.К.) пятая (о почитании отца и матери. - В.К.) заповедь полностью восстановлена в правах, правда, еще без бога... Забота об авторитете старших повела уже, впрочем, к изменению политики в отношении религии... Ныне штурм небес, как и штурм семьи, приостановлен... По отношению к религии устанавливается постепенно режим иронического нейтралитета. Но это только первый этап..." (с. 128,129).
Наконец, возмущался Троцкий, "советское правительство... восстанавливает казачество (выделено самим Троцким. - В.К.), единственное милиционное формирование царской армии (имелось в виду постановление ЦИК СССР от 20 апреля 1936 года. - В.К.)... восстановление казачьих лампасов и чубов есть, несомненно, одно из самых ярких выражений Термидора!225 Еще более оглушительный удар нанесен принципам Октябрьской революции декретом (от 22 сентября 1935 года. - В.К.), восстанавливающим офицерский корпус во всем его буржуазном великолепии... Достойно вниманья, что реформаторы не сочли нужным изобрести для восстановляемых чинов свежие названья (в сентябре 1935 года были возвращены отмененные в 1917-м звания "лейтенант", "капитан", "майор", "полковник". - В.К.)... В то же время они обнаружили свою ахиллесову пяту, не осмелившись восстановить звание генерала" (с. 182, 185). Впрочем, Троцкий, который был убит 20 августа 1940 года, успел убедиться в последовательности "реформаторов": 7 мая 1940-го и генеральские звания были возрождены...
Итак, Троцкий определил поворот, совершавшийся в середине 30-х годов, как "контрреволюцию" (которая, помимо прочего, закономерно привела в конце концов к уничтожению массы революционных деятелей; Троцкий написал приведенные выше тексты еще до второго суда над группой Зиновьева Каменева, обрекшего ее на казни). Естественно может возникнуть вопрос о своего рода абсурде: в стране идут контрреволюционные изменения, а между тем репрессируемых квалифицируют именно как контрреволюционеров1. Это было настолько общепринятым обвинением, что возникло даже ходовое словечко "каэры" (так произносилась аббревиатура "КР"). Но к вопросу об этом "абсурде" мы еще вернемся; рассмотрим сначала феномен "контрреволюции" 1930-х годов в освещении другого "наблюдателя".
В том же 1936 году, когда Троцкий писал о громадных изменениях, произошедших за краткий срок в СССР, о том же самом, но с прямо противоположной "оценкой" писал видный мыслитель Георгий Федотов, эмигрировавший из СССР осенью 1925 года, то есть сравнительно поздно (это обеспечило ему хорошее знание послереволюционного положения на родине). Он утверждал, что 1934 год начал "новую полосу русской революции... Общее впечатление: лед тронулся. Огромные глыбы, давившие Россию семнадцать лет своей тяжестью, подтаяли и рушатся одна за другой. Это настоящая контрреволюция, проводимая сверху. Так как она не затрагивает основ ни политического, ни социального строя, то ее можно назвать бытовой контрреволюцией. Бытовой и вместе с тем духовной, идеологической... право юношей на любовь и девушек на семью, право родителей на детей и на приличную школу, право всех на "веселую жизнь", на елку (в 1935 году было "разрешено" украшать новогодние - бывшие "рождественские" - елки, что я, тогда пятилетний, хорошо помню. - В.К.) и на какой-то минимум обряда старого обряда, украшавшего жизнь, - означает для России восстание из мертвых..."226
И далее: "Начиная с убийства Кирова (1 декабря 1934 г.) в России не прекращаются аресты, ссылки, а то и расстрелы членов коммунистической партии. Правда, происходит это под флагом борьбы с остатками троцкистов, зиновьевцев и других групп левой оппозиции. Но вряд ли кого-нибудь обманут эти официально пришиваемые ярлыки. Доказательства "троцкизма" обыкновенно шиты белыми нитками. Вглядываясь в них, видим, что под троцкизмом понимается вообще революционный, классовый или интернациональный социализм... Борьба... сказывается во всей культурной политике. В школах отменяется или сводится на нет политграмота. Взамен марксистского обществоведения восстановляется история. В трактовке истории или литературы объявлена борьба экономическим схемам, сводившим на нет культурное своеобразие явлений... Можно было бы спросить себя, почему, если марксизм в России приказал долго жить, не уберут со сцены его полинявших декораций. Почему на каждом шагу, изменяя ему и даже издеваясь над ним, ханжески бормочут старые формулы?.. Отрекаться от своей собственной революционной генеалогии - было бы безрассудно. Французская республика 150 лет пишет на стенах "Свобода, равенство, братство", несмотря на очевидное противоречие двух последних лозунгов самим основам ее существования" (там же, с. 86, 87); и в самом деле - между богатыми собственниками и наемными рабочими и служащими нет ни "братства", ни "равенства"..."