– Пошел в задницу, Мак-Клири. Это самая настоящая чушь.

– О нет, Катберт. Это результат законных следственных действий, вот что это такое. Видишь ли, несмотря на твое мнение обо мне, я кое-что смыслю в тонкостях игры по соблюдению законности.

– Неужели? Например?

– Например, мне удалось войти сюда так, что ты меня не услышал. Кстати, тебе не мешало бы раскошелиться на хороший замок со стальной скобой. Подобрать замок совсем несложно. Потраться и на другие средства защиты квартиры. Я знаю, Катберт, ты парень крутой, но сделай это ради безопасности Лоррейн. У нее больше не будет рядом такого пса, чтобы кусать грабителей.

– Что ты несешь?

– Видишь ли, я покопался немного там-сям и нашел одного парня из «Трибюн» – фотографа. Он показал мне кое-что из своих работ. У него есть очень интересная серия твоих фотографий, Катберт, на которых ты прогуливаешься по Малберри-стрит – с кем бы ты думал? С Уго Саламандрой, когда он выгуливал своего щенка. Вы вдвоем расхаживаете не торопясь, а за вами следует парочка его телохранителей. Надо честно сказать, когда я показал судье эти прекрасные снимки, он несколько помрачнел. Похоже, ему не понравилось то, что он увидел. Ведь что получается? Напарник главного подозреваемого в деле об убийстве Джордано, Марти Блюма, Куни и Сантьяго прогуливается по улице с самим Севильским Цирюльником. Особенно судью рассердил один снимок, на котором ты склонился к уху Фигаро. Он полагает, что общение с главарем мафии выходит за рамки служебных обязанностей. Так или иначе, но в результате всего этого он подписал ордер на твой арест. А также ордер на арест Тоцци, так что можешь не волноваться – ты будешь не одинок. Сейчас его как раз должны арестовывать.

Гиббонс прикусил верхнюю губу. Он молил Бога, чтобы Тоцци успел убраться из дома до появления полиции.

– А теперь, Катберт, будь так любезен, заведи руки за спину, чтобы я смог надеть на тебя наручники.

– Что здесь происходит?

На кухне, шаркая тапочками, жмурясь со сна и придерживая свой распахивающийся халат, появилась Лоррейн.

Высоко подняв руки, Гиббонс повернулся к Мак-Клири и, глядя ему в глаза, произнес:

– Ловим тараканов.

– Доброе утро, Лоррейн. Я надеялся, что мы не разбудим тебя.

Она откинула с лица волосы и неожиданно увидела револьвер в руке Мак-Клири. Ее глаза округлились.

– Что ты делаешь? Гиббонс, что он делает?

– Говорит, что арестовывает меня. Что ты на это скажешь?

– Что? – в изумлении воскликнула она.

– Извини, Лоррейн, но боюсь, что это так. У меня ордер, я очень сожалею.

Взгляд Лоррейн был прикован к револьверу Мак-Клири, рука лежала на вздымавшейся груди.

– Не могу в это поверить... Почему? Что он сделал?

В ее присутствии на Мак-Клири нападала робость.

– Мне очень жаль, Лоррейн, действительно жаль, но я всего лишь выполняю предписание суда.

Гиббонс вытаращил глаза и присвистнул.

– Вот трепло. Он всего лишь выполняет приказ.

Мак-Клири серьезно посмотрел на него.

– Стоит ли напоминать тебе, Катберт, что все, что ты скажешь, может и будет использовано против тебя? А теперь, будь добр, повернись и сложи руки за спиной. Пожалуйста.

Гиббонс бросил на него сердитый взгляд и медленно повернулся. Когда Мак-Клири склонился над его руками, он скривился и стал тяжело дышать.

– В чем дело, Катберт? Уж не собираешься ли ты разрыдаться?

Гиббонс покачал головой и медленно повел плечами.

– Бурсит.[7]Время от времени дает о себе знать.

– Должно быть, это ужасно – чувствовать, что становишься старым?

Тут вмешалась Лоррейн.

– Джимми, неужели ты непременно должен надеть на него наручники? Так уж это необходимо?

– Таков порядок, Лоррейн, – произнес Гиббонс, поморщившись. – У него нет выбора. Давай, Мак-Клири, надевай их. Я переживу.

– Джимми, пожалуйста, – взмолилась Лоррейн.

– Хорошо, хорошо. Я надену наручники спереди. Это ты сможешь перетерпеть, Катберт?

– Не нужны мне твои одолжения. Делай свое дело.

Лоррейн готова была расплакаться.

Мак-Клири вздохнул, недовольный Гиббонсом, и защелкнул наручник на его запястье.

– Поворачивайся, старый козел. – Он схватил Гиббонса за пиджак и развернул его, защелкнув наручник спереди. – Так тебе удобнее?

– Еще бы. Теперь мне не хватает только пива.

– Ты большой наглец, Катберт. Хочу, чтобы ты знал: я делаю это исключительно ради Лоррейн. Меньше всего я забочусь о тебе.

– Это чертовски любезно с твоей стороны.

Мак-Клири нахмурился и повернулся к Лоррейн.

– Могу я воспользоваться вашим телефоном? Мне нужно позвонить.

Она посмотрела на мужа. Гиббонс прикрыл глаза и кивнул.

– Думаю, да... – произнесла она.

– Благодарю.

Мак-Клири снял трубку, набрал номер и, натягивая шнур, вышел в коридор.

– Что здесь, к дьяволу, происходит? – прошептала Лоррейн.

– Не могу сказать точно, но, что бы это ни было, это чушь собачья.

– Чем я могу помочь?

– Не звони Тоцци. Слишком поздно. Я лишь надеюсь, что он успел уйти из дома прежде, чем головорезы Мак-Клири добрались до него.

Лоррейн была напугана и озадачена.

– Не понимаю, о чем ты?

– Потом объясню.

Мак-Клири вернулся на кухню и положил трубку. Он улыбался своей обычной идиотской улыбкой.

– Тебе повезло, Катберт.

– Да?

– Прежде чем доставить тебя в тюрьму, я должен заскочить в Малую Италию – кое-что проверить. Ничего особенного. Нам не придется даже выходить из машины. Но для тебя это будет последней возможностью познать все великодушие закона, прежде чем тебя окончательно засадят, Катберт. Будет что вспоминать.

– Я тронут.

– Лоррейн, в очередной раз приношу тебе свои извинения.

Сожалею, что все так получилось.

Гиббонс громко вздохнул.

– Пошли скорее, Мак-Клири. Меня скоро стошнит от твоих ирландских излияний.

– Лоррейн, ты святая. Как ты с ним уживаешься?

Лоррейн его не слушала, она, нахмурившись, смотрела на Гиббонса.

– Не беспокойся, – мягко проговорил он. – Ничего серьезного. Поверь мне.

– Правда?

– Правда.

Она обняла его.

– Я люблю тебя.

Господи, не дай мне расчувствоваться.

– И я... – пробормотал он, уткнувшись в ее волосы.

– Нам пора. – Мак-Клири потряс Гиббонса за локоть.

Лоррейн неохотно отпустила его, и Гиббонс тут же почувствовал холод и одиночество. Ему стало стыдно, что он так мало говорил ей о том, как любит ее.

Мак-Клири повел его через парадный вход, и они начали молча спускаться по мраморным ступеням старого многоквартирного дома. Когда они миновали одну лестничную площадку и стали спускаться по следующему лестничному пролету, Гиббонс опять заметил у Мак-Клири эту его идиотскую ухмылку.

– Что тебя так развеселило? – проворчал он.

– Да так, задумался.

– О чем же?

– О том, что твоя бедная жена останется одна-одинешенька, когда ее мужа и дорогого кузена упекут в тюрьму на всю оставшуюся жизнь.

– Ну что ж, мечтать не вредно.

– Придется мне почаще заглядывать к ней. Знаешь, у нас, ирландцев, принято утешать в горе. Мы это хорошо умеем делать. Думаю, Лоррейн отдаст должное моей жизнерадостной натуре. Надеюсь, ты меня понимаешь? – Его глаза сияли.

Гиббонс замер на середине пролета и уставился на Мак-Клири. Ах, если бы можно было убить взглядом.

– Ты хотел мне что-то сказать, Катберт?

Гиббонс прикусил язык, хотя все у него внутри переворачивалось.

Да ни за что на свете. Она не взглянет в твою сторону, даже если кроме тебя, малоумка, на земле не останется ни одного мужика.

Гиббонс продолжал молча спускаться. Когда они свернули на следующую площадку, он посмотрел наверх, в сторону своей квартиры.

Лучше ей этого не делать.

Глава 22

Из машины ему было видно, как снег вихрем кружил над переходом посреди Гранд-стрит. Снежные хлопья плясали по темному лобовому стеклу, на котором расплывались круги пара, поднимавшегося из бумажной чашки с горячим кофе, стоявшей на приборной доске. Продолжая внимательно всматриваться в холодную серую улицу, Огастин потянулся к чашке и отпил немного кофе. Его взгляд несколько раз останавливался на невзрачном белом фургоне с покрытыми ржавчиной дверями, который стоял напротив ресторана «Прекрасный остров». Уличное движение было пока еще слабым. Немногочисленные пешеходы, ссутулившись в своих пальто, с трудом брели против ветра. Он поставил чашку обратно на приборную доску и посмотрел на часы. Без десяти восемь. Мимо прогрохотал грузовик. Порыв ветра неожиданно подхватил чуть ли не целый снежный сугроб и с воем закружил его. В машине было тепло и уютно. Огастин чувствовал себя отъединенным от всего мира и потому защищенным от всех его опасностей. Это состояние всегда нравилось ему.