А вот что он думает о религиозности княжны на самом деле: "Вечером втихомолку навестил давно не виданного друга моего, княжну Варвару Николаевну Репнину. Она счастливо переменилась, потолстела и как будто помолодела. И вдарилася в ханжество, чего я прежде не замечал. Не встретила ли она в Москве хорошего исповедника?" (1858).

Там, где есть исповедь, есть и исповедник. Почему это плохо? Двойная бухгалтерия в письмах к высоким покровителям - обычное дело. Шевченко пишет графине Анастасии Ивановне Толстой, жене вице-президента Петербургской Академии художеств: "Теперь, и только теперь я вполне уверовал в слово: "Любя наказую вы". Теперь только молюсь я и благодарю его за бесконечную любовь ко мне, за ниспосланное испытание. Оно отвело призму от глаз моих, сквозь которую я смотрел на людей и на самого себя. Оно научило меня, как любить врагов и ненавидящих нас. А этому не научит никакая школа, кроме тяжкой школы испытания и продолжительной беседы с самим собою. Я теперь чувствую себя если не совершенным, то по крайней мере, безукоризненным христианином. Как золото из огня, как младенец из купели, я выхожу теперь из мрачного чистилища, чтобы начать новый благороднейший путь жизни".

Если христианин говорит о себе, что он христианин "безукоризненный", значит он духовно тяжко болен.

Он обращается к вице-президенту Академии графу Федору Петровичу Толстому: "После долгих и тяжких испытаний обращаюся к Вашему сиятельству с моими горькими слезами и молю Вас. Вы, как великий художник и как представитель Академии художеств, ходатайствует обо мне у нашей высокой покровительницы". Имеется в виду президент Академии художеств великая княгиня Мария Николаевна.

В 1857 году в дневнике читаем: "Сегодня получил письмо от моей святой заступницы, от графини Настасии Ивановны Толстой. Она пишет, что письмо мое, адресованное графу Федору Петровичу, на праздниках будет передано Марии Николаевне".

Истинное же отношение к великой княгине Шевченко выразил после смерти ее матери императрицы Александры Федоровны:

Мы помним отношение Шевченко к немцам. Но "німота" бывает разная. Иногда великий кобзарь не брезговал и немцами. Вернее - немками. Одно время он жил в Петербурге у своего друга и земляка художника Ивана Сошенко. Но вскоре тот выгнал своего "великого" друга. Оказывается, последний отблагодарил хозяина тем, что вступил в связь с его девушкой немкой Амалией Клоберг. У кобзаря было большое сердце. И когда надо, он умел закрывать глаза на 5-ю графу. Но это уже…

Тарас Шевченко был частым посетителем публичных домов, которые он называл "храмы Приапа". Хозяйки этих заведений то и дело упоминаются в его переписке и дневнике: "Поклонітесь гарненько од мене Дзюбіну, як побачите. Добряга чоловік. Нагадайте йому про Ізлера і ростягаї, про Адольфінку й прочії дива. Скажіть, що я його частенько згадую";

"В клубе великолепный обед с музыкою и повальная гомерическая попойка… Ночь и следующие сутки провел в очаровательном семействе madamе Гильде";

"Выпил с хорошими людьми рюмку водки, остался обедать с хорошими людьми и с хорошими людьми за обедом чуть-чуть не нализался, как Селифан. Шрейдерс оставлял меня у себя отдохнуть после обеда, но я отказался и пошел к madamе Гильде, где и положил якорь на ночь";

"… добре помогорычовавши, отправился я в очаровательное семейство м. Гильды и там переночевал. И там украли у меня деньги - 125 рублей";

"Пошел к Шрейдерсу обедать, с досады чуть опять не нализался. После обеда зашел к той же коварной мадам Гильде (какое христианское незлобие!), отдохнул немного в ее очаровательном семействе и в семь часов вечера пошел к князю Голицыну".

Ох, "якби ви знали, паничі…"

Широкая натура Кобзаря позволяла ему комбинировать "храм Приапа", т.е. публичный дом, с Храмом Божьим: "Дружески весело встретил Новый год в семействе Н.А. Брылкина. Как ни весело встретили мы Новый год, а, придя домой, мне скучно сделалось. Поскучавши немного, отправился я в очаровательное семейство мадам Гильде, но скука и там меня нашла. Из храма Приапа пошел я к заутрени; еще хуже - дьячки с похмелья так раздирательно пели, что я заткнул уши и вышел вон из церкви. Придя домой, я нечаянно взялся за библию, раскрыл, и мне попался лоскуток бумаги, на котором Олейников записал басню со слов Михайла Семеновича. Эта находка так меня обрадовала, что я сейчас же принялся ее переписывать. Вот она:

… Басня эта так благодетельно на меня подействовала, что я, дописывая последний стих, уже спал.

Сегодня же познакомил я в семействе Брылкина милейшую Катерину Борисовну Пиунову (актрису). Она в восторге от этого знакомства и не знает, как меня благодарить.

Как благодетельно подействовал Михайло Семенович на это милое и даровитое создание. Она выросла, похорошела, поумнела после "Москаля-чаривныка", где она сыграла роль Тетяны, и так очаровательно сыграла, что зрители ревели от восторга, а Михайло Семенович сказал мне, что она первая артистка, с которой он с таким наслаждением играл…".

Шевченко влюбился в актрису, но получил отказ. Восторженный тон сразу испаряется: "Малюга сообщил мне, что Марко Вовчок - псевдоним некоей Маркович… Какое возвышенно прекрасное создание эта женщина. Не чета моей актрисе". А еще через неделю: "Дрянь госпожа Пиунова! От ноготка до волоска дрянь".

Из передач украинского радио слушатель смог узнать, какие морально нечистоплотные люди были эти Пиуновы и какой чистый и наивный был Тарас Шевченко. Но потрясает другое: оказывается, "госпоже Пиуновой" было 15 лет.

Через два дня следует утешительный пикник: "Товбич предложил мне прогулку за 75 верст от Нижнего. Я охотно принял его предложение, с целию сократить длинное ожидание официального объявления о дозволении жить мне в Питере. Мы пригласили с собой актера Владимирова и некую девицу Сашу Очеретникову, отчаянную особу".

Еще через два дня - подведение итогов: "В 7 часов утра возвратились мы благополучно в Нижний. Поездка наша была веселая и не совсем пустая. Саша Очеретникова была отвратительна, она немилосердно пьянствовала и отчаянно на каждой станции изменяла, не разбирая потребителей. Жалкое, безвозвратно потерянное, а прекрасное создание. Ужасная драма!" Не драма это, а трагедия. Как можно искать других "потребителей", когда рядом такие люди.

Но вот запись на следующий день. Это уже не трагедия и не драма, а нечто третье: "На имя здешнего губернатора от министра внутренних дел получена бумага о дозволении проживать мне в Петербурге, но все еще под надзором полиции. Это работа старого распутного японца Адлерберга". Караул! Бедные японцы!

Вот образ жизни в столице: "Вечером восхищался пением милочки Гринберг; с Сошальским и Семеном в восторге заехали ужинать к Борелю и погасили свои восторги у Адольфины. Цинизм!"