— Но я ведь могу вытянуть и счастливый номер, — заметил Оскар.

— А что потом? Твоя мать честно выполнила по отношению к тебе свой долг: она дала тебе образование, она направила тебя по хорошей дороге, но ты сейчас свернул с нее, что же ты можешь предпринять? Без денег ничего не сделаешь, теперь ты сам это знаешь; а ты не из тех, кто способен начать карьеру с того, что снимет фрак и наденет на себя блузу ремесленника или рабочего. Да и мать тебя любит — неужели ты хочешь убить ее? Ведь она умрет, если ты так низко падешь.

Оскар, потрясенный до глубины души, уже не сдерживал слез, и они лились ручьем. Теперь он понимал, о чем говорит Моро, хотя в дни его первого проступка этот язык был совершенно для него непонятен.

— Люди без состояния должны быть безупречны! — сказал Моро, не подозревая всей глубины этого жестокого наставления.

— Послезавтра я тяну жребий, ждать недолго, — отозвался Оскар. — Тогда выяснится моя судьба.

Моро, несмотря на внешнюю суровость, был глубоко огорчен; он оставил семейство на улице Серизе в полном отчаянье. Три дня спустя Оскар вытянул двадцать седьмой номер Заботясь о бедном малом, бывший прэльский управляющий имел мужество отправиться к графу де Серизи и просить его покровительства, с тем чтобы Оскар был принят в кавалерию. Дело в том, что сын графа еле-еле окончил Политехническую школу, а потом по протекции поступил младшим лейтенантом в кавалерийский полк, которым командовал герцог Мофриньез. Так, в своем горе Оскар имел хоть то небольшое утешение, что его по рекомендации графа де Серизи зачислили в один из лучших полков, и ему было обещано, что по истечении года его сделают вахмистром. Случай поставил бывшего клерка под начало сына г-на де Серизи.

Госпожа Клапар, подавленная всеми этими переживаниями, несколько дней никак не могла оправиться, а затем ею овладели мучительные угрызения совести, какие обычно появляются у матерей, которые некогда вели себя легкомысленно, а на старости лет склонны каяться. Она решила, что над ней тяготеет проклятие. Она приписала все несчастья, которые ее постигли во втором браке, и все несчастья сына — каре господа бога, заставляющего ее искупить грехи и удовольствия молодости. Вскоре это предположение перешло в уверенность. Бедная мать — впервые за сорок лет-исповедовалась у викария церкви апостола Павла, аббата Годрона, который направил ее на стезю благочестия. Но женщина, столь обиженная жизнью и столь любящая, как г-жа Клапар, и без того неизбежно должна была стать набожной. Бывшая Аспазия времен Директории пожелала искупить свои грехи, чтобы привлечь милость божью на своего бедного Оскара, и вскоре целиком предалась покаянию, молитве и самой ревностной благотворительности. И г-же Клапар казалось, что она угодила богу, после того как ей все же удалось выходить г-на Клапара, который благодаря ее заботам остался в живых и продолжал мучить ее. Но она усматривала в тиранстве этого слабоумного десницу всевышнего, которая, наказуя, ласкает. Впрочем, Оскар вел себя безупречно и в 1830 году уже был квартирмейстером роты виконта де Серизи, что в линейных войсках дало бы ему чин младшего лейтенанта; полк же герцога де Мофриньеза принадлежал к королевской гвардии. Оскару Юссону было тогда двадцать пять лет. Королевская гвардия всегда несла гарнизонную службу в Париже или не дальше тридцати лье от столицы; поэтому молодой человек время от времени навещал мать и делился с ней своими горестями, так как был достаточно умен и понимал, что ему не быть офицером. В те времена чины в кавалерии почти целиком распределялись между младшими сыновьями дворянских семей, а люди, не имевшие частицы «де» перед фамилией, продвигались в чинах очень медленно. Все честолюбивые мечты Оскара, сводились теперь к тому, чтобы уйти из гвардии и получить чин младшего лейтенанта в одном из линейных кавалерийских полков. В феврале 1830 года г-жа Клапар с помощью аббата Годрона, ставшего кюре в церкви апостола Павла, добилась покровительства супруги дофина, и молодой Юссон получил чин младшего лейтенанта.

Хотя честолюбивый Оскар казался чрезвычайно преданным Бурбонам, в глубине души он был либералом. Поэтому во время событий 1830 года он перешел на сторону народа. Этот поступок, повлиявший на исход борьбы в одном из важных пунктов, привлек к Оскару внимание общества. В августе праздновали победу. Оскар получил чин лейтенанта и орден Почетного легиона и добился того, что его прикомандировали адъютантом к Лафайету,[65] который в 1832 году произвел его в капитаны. Когда этого поклонника лучшей из республик сместили с поста командующего национальной гвардией королевства, Оскара Юссона, который был фанатически предан новой династии, назначили командиром эскадрона одного из полков, посланных в Африку во время первого похода наследного принца. Помощником командира этого полка был виконт де Серизи. Во время сражения при Макта,[66] когда французам пришлось отступить перед арабами, виконт де Серизи был тяжело ранен и остался на поле боя, придавленный своей убитой лошадью. Тогда Оскар заявил своему эскадрону: «Господа, пусть это стоит нам жизни, но мы не можем покинуть нашего полковника…» Он бросился в атаку, и, увлеченные его примером, солдаты последовали за ним. Арабы так растерялись от этого неожиданного и бешеного натиска, что Оскару удалось подобрать виконта; он посадил раненого на свою лошадь и ускакал во весь опор, хотя во время этой операции, среди яростной схватки, сам был дважды ранен ятаганом в левую руку. За свой благородный поступок Оскар получил офицерский крест Почетного легиона и чин подполковника. Он с нежностью ухаживал за виконтом де Серизи, за которым вскоре приехала мать. Но виконт, как известно, умер в Тулоне от последствий своих ранений. Графиня не разлучала своего сына с тем, кто вынес его из схватки и ухаживал за ним с такой преданностью. Оскар сам был настолько тяжело ранен в левую руку, что хирург, которого графиня привезла к сыну, признал необходимой ампутацию. А граф де Серизи простил Оскару его выходку во время путешествия в Прэль и, похоронив в часовне зáмка де Серизи своего последнего сына, стал считать себя даже в долгу перед Оскаром.

С битвы при Макта прошло немало времени, когда в одно майское утро у ворот гостиницы «Серебряный Лев», на улице Фобур-Сен-Дени, вероятно в ожидании дилижанса, появилась старая дама, одетая в черное, под руку с мужчиной лет тридцати четырех, в котором прохожие могли тем легче узнать офицера в отставке, что он был без руки, а в петлице его виднелась ленточка ордена Почетного легиона. Конечно, Пьеротену, владельцу дилижансов, обслуживавших долину Уазы и ходивших через Сен-Ле-Таверни и Лиль-Адан до Бомона, трудно было признать в этом смуглом офицере юного Оскара Юссона, которого он когда-то вез в Прэль. Г-жу Клапар, наконец овдовевшую, было также трудно узнать, как и ее сына. Клапар, ставший одной из жертв покушения Фиески,[67] больше сделал для жены своей смертью, чем всей своей жизнью. Лодырь и бездельник, Клапар, разумеется, уселся на бульваре Тампль, чтобы видеть, как пройдут войска. В результате благочестивая, бедная вдова получила пожизненную пенсию в полторы тысячи франков согласно закону об обеспечении семейств тех, кто пострадал от взрыва адской машины.

В дилижансе, который теперь запрягали четверкой серых в яблоках лошадей, сделавших бы честь королевским почтовым каретам, имелись купе, общее отделение, ротонда и империал. Он в точности походил на дилижансы, называемые «гондолами», которые нынче конкурируют на версальской линии с железной дорогой. Прочная и вместе с тем легкая, опрятная и красиво покрашенная, карета была вбита внутри синим сукном, на окнах висели шторы с мавританским узором, на скамьях лежали красные кожаные подушки. «Ласточка Уазы» вмещала девятнадцать пассажиров. Хотя Пьеротену уже стукнуло пятьдесят шесть лет, он мало изменился. Одетый в свою неизменную блузу поверх черного сюртука, он покуривал трубку, наблюдая, как два фактора в ливреях укладывают на просторном империале многочисленные пожитки пассажиров.