Не погибнуть от тоски, после того, как мы покинули Болотный остров, мне помог Гхай. Меньше всего от него можно было ожидать сочувствия, да он и не стремился его проявлять, но от грустных размышлений он меня отвлёк. Гхая занимали «приёмчики», которыми я одолел его в схватке у колодца. Перед его молодецким напором я не устоял, и уже весь первый переход мне пришлось ему рассказывать о брызге-дрызге. А на вечернем привале и показывать. Шли мы, не особенно торопясь, останавливались засветло, поэтому силы для плясок ещё оставались. Когда я спросил Гхажша, почему мы так не торопимся, он ответил, что до Реки нам спешить опасно, а на Реке мы своё наверстаем. Так что времени для моих занятий с Гхаем было в избытке.

Брызга-дрызга, однако, получалась у Гхая плохо. Надо отдать должное его упорству занимался он: старательно, но ему не хватало гибкости и мягкости. О прыгучести я даже не говорю. Самые простые коленца получались у него коряво. Гхай, однако, надежды не терял и мужественно терпел удары моего прута и насмешки зрителей.

Зрителями были Огхр и десяток молодых уу-снага, что на своих плечах тащили дли нас две лодки, до Реки. Постепенно зрителям надоело просто смотреть, и они тоже начали принимать участие в наших с Гхаем забавах. Вот тут пришло время посмеяться и Гхаю. У молодых снаг всё получалось получше, чем у него, хоть и недостаточно хорошо, а у Огхра пляска выходила такой неуклюжей и забавной, что однажды краешками губ улыбнулся даже корноухий гхама.

Да. Эльф-раб тоже шёл с нами. Он нёс Угхлуука. Оказалось, что высохший старичок с когтистым взглядом самостоятельно может только разговаривать. Всё остальное за него делал раб. Эльф нёс Угхлуука на переходах, у него для этого была сделана особая сбруя, кормил мелко крошеным мясом и хлебом и поил из баклаги через полую камышинку, при необходимости носил в кусты и, вообще, делал всё, что Угхлууку было необходимо. Каждый вечер, на привале, он клал страшноватого старца на буургха и сильными пальцами разминал, разглаживал бессильно болтающиеся плети рук и ног, дряблую спину и сгорбленные плечи. Окончив, эльф усаживал Угхлуука, привалив его спиной к паре походных мешков, а сам присаживался где-нибудь неподалёку, в ожидании. Через мгновение его уже трудно было заметить: до того он сливался с окружающим. Тогда я очень удивлялся, почему корноухий просто не сделает шаг в сторону и не исчезнет в зарослях.

Угхлуук заботы эльфа принимал равнодушно. Как нечто должное и происходящее само собой. Казалось, он даже не замечал корноухого раба. Иногда создавалось впечатление, что эльф не имеет самостоятельной воли, а действует в согласии с мыслями и волей Угхлуука, подчиняясь еле заметным движениям глаз, бровей и губ.

По вечерам Угхлуук беседовал с Гхажшем. Говорили они по особому, молча не издавая ни единого звука и угадывая слова по движениям губ. Я, было, как-то попытался понять, о чём они говорят, но когда занят обучением дюжины олухов, читать по губам трудновато. Тем более, если никогда до того не занимался этим

Обучение брызге-дрызге шло между тем своим чередом. Молодые снаги преуспевали на удивление быстро. Сложные коленца были им не под силу, для их освоения требуется изрядное количество труда и времени, но простые они делали вполне сносно. Уже на второй день они вместо прутьев взяли в руки свои прямые чингхри, и для меня в пляске неожиданно открылись совершенно новые, незнакомые смыслы. То есть я уже и раньше начал понимать, что далеко не всё знаю о брызге-дрызге, но молодые снаги открыли мне, что едва ли не каждое движение нашего буйного танца может быть смертельно опасным. Я даже, было, подумал, что они случайно поубивают друг друга. Но движения мечей в их руках были гораздо точней и уверенней, чем движения прутьев. Молодые уу-снага веселились в бесшабашном хороводе, и клинки их радостно свистели, вычерчивая в воздухе сложные петли.

Хмурый Гхай, отойдя в сторонку, поглядел на неудержимое буйство молодняка и заявил, что ему этому никогда не научиться, а вернее, не переучиться, потому что у него всё тело возмущается, когда приходится тратить столько сил на один удар. Стоявший рядом расстроенный Огхр только головой покивал.

На следующем привале, уже в степи, оба они отказались от очередного урока. Но мне удалось их уговорить. Я решил попробовать научить их «старческой» брызге-дрызге. У стариков сил меньше, чем у молодых, поэтому в «старческой» пляске почти не надо сходить с места и совсем не требуется прыгать и скакать. Весь сложный рисунок танца рождается из сочетания простых шагов, поворотов и неглубоких приседов. То, что «старческая» брызга-дрызга не требует больших сил, конечно, не означает, что её могут плясать только старики. Но в ней необходимо изощрённое чувство движения, которое приходит с опытом, и которого у молодых обычно нет, потому что они надеются на свою молодость и силу.

Гхая с Огхром назвать стариками было трудно, но по меркам урр-уу-гхай оба они были вполне зрелыми мужчинами, и я надеялся, что им хватит жизненной мудрости понять, в чём суть.

Я не ошибся. Они довольно быстро сообразили, в чём дело. Куда только подевалась давешняя неуклюжесть. Перемещения у обоих стали чёткими и стремительными, а клинки при выпадах стали расплываться в воздухе. И я почувствовал, что имею подходящих напарников для неплохой пляски.

Мы и Гхажша к себе позвали, но он, оторвавшись на пару мгновений от беззвучного разговора с Угхлууком, заявил, что ему и без наших забав забот хватает, а мечом он и так владеет сносно. Мы же не были ничем озабочены, и на каждом привале втроём увлечённо гоняли молодняк, доказывая снагам, что опыт и знание имеют преимущество перед молодостью и грубой силой.

Так продолжалось до самых оврагов. Точнее, до оврага. В лесу и степи Гхажш ни о чём не беспокоился, но когда мы дошли до мест, где начинаются ведущие к Великой реке овраги, и спустились в один из них, Гхажш приказал прекратить разговоры, песни и пляски и держать уши растопыренными, а глаза распахнутыми. Огня вечером не разводили.

Причину его беспокойства я понимал. Бъёрнинги. Не понимал только, зачем мы выбрали именно этот путь к Реке. Можно было и по степи идти. И я спросил Гхажша об этом.