Пан, заводила в состязании певцов, поет в этой арии свою призовую песню. И король Мидас, который присуждает первенство не Фебу Аполлону, а Пану, по мнению Баха, в самом деле заслужил ослиные уши, так как был неспособен различить, где кончается лирическое произведение Баха и где начинается пародия.
Последней кантатой Баха, время написания которой было установлено Спитта, является 116-я кантата, начинающаяся словами Царь мира, господь Иисус Христос. В двух речитативах ее чувствуется отражение трудных, напряженных времен войны: «Протяни же свою руку народу, измученному тревогой». «Здесь может идти речь только о прусском вторжении осенью 1744 года» – пишет Швейтцер… – «Кантата была написана к двадцать пятому воскресенью после дня Троицы, которое в этот год пало на 15 ноября. Музыка полна глубокого смятения, господствовавшего в душе Баха, когда он писал это произведение. Безысходная боль звучит в альтовой арии „О, невыразимая беда»…».
Но в 1745 году эта беда еще больше усилилась. Арнольд Шеринг, вопреки Спитта и Швейтцеру, доказал, что в кантате речь может идти только о
21 ноября этого года лейпцигские газеты сообщают, что прусские гусары страшно опустошают и жгут окрестности города, особенно находящиеся в близком соседстве населенные пункты Голис, Энтриш, Шёнфельд и Кольгартен.
30 ноября было подписано соглашение о сдаче города. Пруссаки реквизировали продовольствие и деньги у «враждебного» населения.
5 декабря во всех церквах был отслужен особый молебен: «Помолимся милосердному богу, чтобы он смягчил и отвел от нас тяжкую кару». 18 декабря пал Дрезден. Через неделю после этого был заключен мир.
«В 1747 году он поехал в Берлин и удостоился по этому случаю милости играть перед Его Величеством королем прусским в Потсдаме».
11 мая «Spenersche Zeitung» сообщает:
«Его Величеству было доложено, что прибыл капельмейстер Бах и сейчас находится в его приемной, где ожидает всемилостивейшего разрешения показать свое искусство. Его Величество отдал приказ немедленно впустить его к себе».
Филипп Эммануил Бах уже с 1740 года был музыкантом в оркестре и аккомпаниатором у Фридриха Великого. Он уже дважды сообщал отцу, что король хотел бы познакомиться с ним лично. Однако к старости Бах все сильнее привязывался к «тихой семейной жизни и к постоянному, непрерывному занятию искусством», поэтому он только теперь решился на эту поездку.
«Король как раз готовился к выступлению на флейте, когда ему передали перечень лиц, прибывших в тот день во дворец. С флейтой в руках он пробежал список глазами, повернулся к собравшимся вокруг него оркестровым музыкантам и сказал чуть взволнованно: „Господа, приехал старик Бах!» Он отложил флейту и немедленно потребовал привести Баха во дворец. Бах остановился у своего сына Эммануила. Ему не дали даже времени, чтобы надеть черную парадную одежду, и он должен был явиться к королю, как был, в дорожном платье. Позже Фридеман говорил, что отец его слегка затянул свои извинения по поводу своей несоответствующей случаю одежды, но король прервал его извинения, после чего между артистом и монархом завязался оживленный диалог».
Фридрих был высокого мнения о изготавливаемых Зильберманом инструментах. Бах также живо интересовался экспериментами органного мастера Готфрида Зильбермана и новой тогда механикой молоточков. Но все же эти инструменты, находившиеся тогда в стадии экспериментов, не получили его полного признания, для исполнения виртуозных и хроматических произведений он предпочитал клавицимбал, а для обучения туше и исполнения пьес более певучего, задушевного характера – клавикорды.
У короля было несколько клавицимбалов Зильбермана, и Бах должен был играть и импровизировать на каждом из них. Когда он покончил с этим, то попросил короля дать ему какую-нибудь тему для фуги, и, к изумлению присутствующих, тут же разработал ее.
О тонком понимании Бахом акустики, проявленном им при осмотре нового здания берлинской Оперы, рассказывает Форкель:
«Все, что в оборудовании этого здания было хорошо или плохо с музыкальной точки зрения и что другие замечали только после длительного наблюдения, его глаз обнаружил с первого взгляда. Его ввели в находящийся в здании огромный обеденный зал; он поднялся на круговую галерею, заглянул в углы и больше уже не интересовался здесь ничем, заявив, что архитектор произвел на свет настоящее чудо, хотя, может быть, не хотел этого и хотя об этом, может быть, никто не знает. Потому что, если стоя на галерее в этом продолговатом четырехугольном зале лицом к стене, шепнуть что-нибудь совсем тихо, то другой человек, стоящий на противоположной стороне в другом углу, также лицом к стене, ясно услышит сказанное, в то время как в зале, ни в его середине, ни в других местах, никто ничего не услышит. Секрет заключался с сводах, протянувшихся по всему потолку; Бах сразу же разгадал их своеобразное назначение.
На следующий день Бах перед большой аудиторией играл на органе в потсдамской церкви Св. Духа. Король при этом, очевидно, не присутствовал. Но вечером он снова пригласил Баха во дворец и пожелал послушать какую ни-буль шестиголосую фугу, ибо непосредственно хотел увидеть, как далеко можно зайти в искусстве полифонной композиции.
Его Величество сам сыграл ему тему для фуги, которую тот немедленно разработал на рояле к величайшему удовольствию Его Величества. Теперь Его Величество пожелал услышать фугу, состоящую из шести самостоятельных партий, что Бах тотчас же и исполнил на основе им самим выбранной темы, к удивлению короля и присутствующих музыкантов. Вернувшись в Лейпциг, Бах немедленно набросал на бумаге один трехголосый и один шестиголосый так называемый Ри-черкар вместе с несколькими другими пьесами на тему, которую ему дал Его Величество, затем сам выгравировал их на меди и посвятил королю».
Вот текст посвящения, адресованный Фридриху Великому:
«Всемилостивейший король,
с глубочайшим верноподданическим поклонением передаю Вашей милости это музыкальное посвящение, благороднейшая часть которого происходит из Ваших рук.
С глубочайшим почтением и радостью я вспоминаю ту особую королевскую милость, когда незадолго перед этим во время моего пребывания в Потсдаме Ваше Величество собственноручно изволили сыграть мне на рояле тему для фуги, после чего милостиво изволили приказать мне немедленно разработать ее в Вашем высочайшем присутствии. Исполнение приказа Вашего Величества я счел своей священной обязанностью. Однако, очень скоро я понял, что без необходимых приготовлений исполнение получилось не таким, как этого требовала бы столь великолепная тема. Поэтому я тогда жe решил в совершенстве разработать эту поистине королевскую тему и потом познакомить с ней мир. Я тут же принялся за работу. Это решение, по мере своих способностей, я уже выполнил, и оно не имеет другой цели, как содействие, хотя даже и в столь ничтожной мере, увековечению славы монарха, величие и знания которого не только во всех военных и мирных науках, но и особенно в музыке, являются предметом удивления и уважения всех. Осмелюсь еще выразить свою нижайшую просьбу: пусть Ваше Величество соизволит милостиво принять эту ничтожную работу и еще долгое время удостаивать своих высочайших милостей
автора,
всеверноподданейшего покорнейшего слугу Вашего Величества.
Лейпциг, 7 июля 1747 года».
Встреча с Бахом ярко запечатлелась в памяти Фридриха. Барон Готфрид ван Свитен в своей работе «Разговоры с Фридрихом Великим» рассказывает об одной беседе, которую король вел с ним почти тридцать лет спустя и замечает: «Фридрих громко напел мне тему той хроматической фуги, которую он в свое время задал старому Баху».
Два письма Баха двоюродному брату Элиасу многое говорят о частной жизни композитора: