Кей, Бедивир и кто-то третий негромко заговорили о том, каковы шансы Куты на победу, а Питер занялся гардеробом.
Да, гардеробчику Ланселота явно недоставало фантазии. Из одежды у героя Камланна имелись только туники, рубахи, килты и штаны – либо черные, либо черно-синие. Питер понюхал одежду и поморщился. Найти что-нибудь совсем чистое, неношенное ему никак не удавалось. Герой явно противился римской привычке к каждодневному мытью и смене белья.
«Господи Боже, ведь мне придется подохнуть в грязном тряпье».
Питер выбрал грубые штаны (ткань, из которой они были сшиты, сильно напоминала мешковину), легкую рубаху и тунику черного цвета. Надеясь, что память не подводит его, он нацепил те же самые доспехи, которые были на Ланселоте, когда Питер впервые оккупировал его сознание. Он дрожал с головы до ног, но все-таки это было не очень заметно.
Наконец он отдернул занавес. В комнату торопливо шагнул Кей в сопровождении высокого светловолосого юноши.
– Ну ладно, чем будешь драться, выбрал? – спросил Кей, подошел к груде оружия, вынул из нее топор – тот самый, с которым упражнялся Питер. – Свинобой, гладиус, щит. Что еще прихватишь?
Питер сжал в пальцах нижнюю губу, задумался.
– Нет, больше ничего. Нынче буду драться налегке.
– А копья? – не веря своим ушам, спросил Кей.
– Копья? Конечно, возьму. Это я про ближний бой говорил.
– Хорошо, – обрадованно кивнул Кей. – Гвин Галахад, отнеси это все на конюшню. Нагрузи Эпонимуса да проследи, чтобы этот ублюдок грум вычистил его. Если забудет, я велю его выпороть.
– Слушаюсь, господин, – кивнул юноша, собрал оружие и подобострастно воззрился на Питера. – Матушка шлет тебе наилучшие пожелания, – сказал он почти шепотом, чтобы его услышал только Питер.
Питер кивнул, – Спасибо, сынок. «Так это, стало быть, сэр Галахад, мой оруженосец? А где я слышал имя „Галахад“ раньше? Питер покраснел, вспомнив, что согласно Мэлори, Галахад был сыном Ланселота.
– Пойдем, принц, – сказал Бедивир. – Да, Кей, а Мирддин не мог бы чем-то помочь?
Они вышли из комнаты и направились к лестнице. Кей покачал головой.
– У Куты свои собственные колдуны или еще кто-то в этом роде. Он сказал, что против них бессилен. Треклятые друиды.
Бедивир, похоже, был с ним согласен.
– Вот всегда они так, эти ублюдки друиды, – когда от них на самом деле что-то нужно – не допросишься. Избавиться бы от них надо, вот что я вам скажу. Языки бы их повырывать, и пусть бы островами правили честные воины. Вот так я вам скажу.
Бедивир явно нервничал. «Дай ему сейчас гвоздь, он бы шляпку откусил», – подумал Питер. Сам он был чуть живой от страха. «Нужно все-таки заставить этого поганца Мерлина подсобить мне. Ведь мог бы помочь мне отражать удары боевого топора этого здоровяка Куты».
И тут ему припомнилась такая картина: через пятнадцать столетий он, Смит, стоит в строю перед сержантом морской артиллерии в Белфасте. Говорит тот сдержанно, не то что их инструктор-пехотинец во время муштры. «Ваше тело само знает, что ему делать. Слушайтесь своего тела, доверяйте ему, это разум всегда мешает, ленивые вы ирландские псы. Найдите цель, проведите к ней прямую линию и прорывайтесь вперед, сметая на своем пути все, что вам мешает, как танк». Капитан Смит стоит перед сержантом вместе со своим отрядом – самым первым в его жизни отрядом – и внимательно слушает наставления.
«Все, что мне нужно, – подумал Питер через двенадцать лет за полтора тысячелетия до того дня, – это провести прямую линию, которая пронзила бы сакса Кугу, и рвануть по этой линии во все тяжкие. Вот как все просто. Проще некуда, почти как „Лондондерри“. Смит повернул голову к стене, он только на нее и смотрел – на гладкую крашеную стену, пока они спускались вниз по лестнице, и изо всех сил старался не думать о треклятом сержанте О'Ниле. Увы, состояньице у него было не самое приятное – он находился как бы сразу везде.
Глава 38
Волынщик выдул долгую, медно-желтую ноту. Питер вышел и поежился от утренней прохлады. У выхода из дворца собралась толпа – не меньше восьми тысяч человек. Народ съехался со всей округи поглазеть на поединок. Наверное, по домам остались сидеть только больные и старики. Чьи-то ладони хлопали его по спине, те же, кто стоял к нему лицом, приветственно поднимали руки со сжатыми кулаками. «Может, мне больше бы подошел халат и боксерские перчатки?» – гадал Питер.
Но нет, Галахад нацепил на него позеленевший от паутины железный нагрудник, отчеканенный с выпуклостями, который напоминал грудь Арнольда Шварценеггера. Затем последовала кольчуга, железный шлем, кожаные ремни. На сей раз шлем был глухой, с прорезями для глаз, да и то узкими – наверное, тут старались сделать поединки более увлекательными для зрителей за счет того, что соперников почти ослепляли.
В Такой броне Питеру стало так жарко, что он решил пока не надевать шлема и понес его в руке.
Толпа хлынула вперед, протащила Питера по триклинию, затем – против часовой стрелки вдоль фасада дворца, по внутреннему двору к стадиону, где он уже успел побывать днем раньше.
Стадион, украшенный зелеными и красными ленточками, в длину простирался ярдов на сто пятьдесят, а в ширину – всего на тридцать. Странно, вчера тут было совершенно сухо, а сегодня земля хлюпала под ногами. То ли дождь лил всю ночь, то ли Артус нагнал сюда рабов, которые усиленно поливали землю из ведер.
Беломраморные колонны тянулись вдоль всей задней стены дворца, они поддерживали величественный портик-навес. Там собралась большая часть зрителей, они яростно вопили в ожидании зрелища. Турнирное поле от зрителей отделяли золотистые ленты. Толпа все прибывала и прибывала, но остальным зевакам во время поединка надо было стоять.
Артус и Гвинифра заняли свои места под навесом. Мирддин и Корс Кант расположились слева от них. Dux Bellorum по обыкновению был одет в белую тогу, а красотка Гвинифра явилась на турнир в пурпурной накидке, расшитой жемчугом и золотом. Под накидкой – клетчатая туника.
Корс Кант сидел, высоко поджав колени. Он напряженно и взволнованно наблюдал за Питером. По правую руку от Артуса восседал кроль Меровий, положив ногу на ногу и сложив руки на коленях.
Завидев Питера, он учтиво поклонился ему и едва заметно улыбнулся – улыбка вышла взволнованная.
Позади Гвинифры и барда стояла Анлодда, одетая в грязно-белую тунику с отделкой из серого меха. В руках она держала чашу с виноградом для своей госпожи и тайком отщипывала оттуда ягодки. «Откуда они, черт бы их подрал, берут виноград?» – гадал Питер. И тут Анлодда отщипнула очередную ягодку и незаметно сунула ее за ворот Корсу Канту.
Тот вздрогнул, забросил руку за спину. Оглянулся, гадая, чьих это рук дело. Анлодда устремила вдаль невинный взгляд.
Гвинифра поднесла к губам бутылку темного, словно обсидиан, стекла. Отпила и громко рыгнула. По подбородку ее стекала струйка вина. Что забавно, никто, кроме старика Мирдцина, не обратил на то ни малейшего внимания. Тот сделал большие глаза и покачал головой. Казалось, ему хочется исчезнуть, спрятаться внутрь своего серого балахона.
– Ланселот! – гаркнул кто-то прямо над ухом Питера. Он вздрогнул.
– А? – отозвался он и оглянулся, поняв, что окликают его уже не в первый раз.
Это был Кей. Он злорадно склабился.
– О, принц, похоже, саксы желают знать, не покинула ли твоя душа твое тело?
– Ч-что?
Кей наклонился к самому уху Питера и, продолжая скалиться, проговорил сквозь зубы:
– Хватит тут торчать, словно ты – дохлая кляча! Давай двигайся! Смотри, Куга берет благословение.
– Ой, прости, я просто задумался.
– Лучше не надо. Ты в Лоэгрии, как-никак, а не в афинской философской школе.
Кей вывел Питера на середину стадиона. Зрители вопили, свистели, кривлялись.
Куга с нетерпением ожидал противника. Бледный, с поджатыми губами, он дрожал от ярости (а может, от страха?). Его одежда и доспехи разительно отличались от снаряжения Питера. Кольчуга – явно тяжелее и поверх нее был нацеплен стальной жилет, закрывавший не только грудь, но бока и спину. В руке он тоже сжимал топор, но рукоять у него была длиннее, и топорище не венчал острый наконечник.