– Ну, это ясно, – сказал Питер, понадеявшись, что его голос прозвучал уверенно. – Я хотел спросить, какие саксы наиболее опасны? А ты, сынок, говори, говори, отлично у тебя получается пока!

Внутри у Питера снова что-то завозилось, чужая жизнь рвалась наружу. И вдруг с губ его сорвалась тирада по-сикамбрийски:

– С них со всех бы шкуру содрать: и с саксов, и римлян, отцы их – зловонные псы, матери – грязные свиньи, а сестры – потаскухи, согрешившие с краснозадыми гуннами и вестготами, пожирателями крыс!

Корс Кант побледнел, и тут же зарделся от изумления: оказывается, парень и по-сикамбрийски понимал.

Он опустился на табурет, обхватил руками колени. Он уставился в тьму за окном и как бы отвлекся от разговора с Питером.

«Господи, – в отчаянии Питер гадал, – что стало с моим самообладанием?» У Питера появилось крайне неприятное подозрение: видимо, грубиян Ланселот вырывался-таки время от времени на волю. И, вспомнив слова Бланделла о том, что Ланселот в этом времени – личность, наиболее близкая ему, Питеру, по духу, майору Смиту стало как-то не по себе.

Бланделл, Уиллкс.., они же ни капельки не знали о том, что происходило с личностью владельца тела. Питер начал догадываться об этом, и не сказать, чтобы ему это нравилось. Ланселот пытался вновь стать хозяином своего тела.

Корс Кант ответил несколько рассеянно – похоже, его отвлекли какие-то воспоминания:

– Я.., а-а.., боюсь, что это Куга, сын Кадвина, и что прибыл он не для того, чтобы помериться с тобой силами. Он лазутчик врага, высматривает, какова наша оборона. Чтобы потом напасть.

– А ты говорил об этом Арту… Артусу, Корс?

– Да я скорее скажу огненноволосой потаскухе, что она в кого-то влюблена.

– Чего-чего? – ошарашенно переспросил Питер, пытаясь понять, какой смысл вложил бард в поговорку. Корс Кант пришел в себя.

– Я предложил Пендрагону напасть на эту немытую свинью, прирезать его, пока он не успел переступить порог Каэр Камланна, но Артур приказал заключить перемирие. Сказал, что будет противозаконно убить Кугу под белым флагом.

Корс Кант откусил ноготь, отбросил со лба нависшую прядь каштановых волос.

«Нервничает, – подумал Питер. – Переживает, совестью мучается».

– Государь, – проговорил Корс Кант тихо и растерянно, – а ты не мог бы.., победить его на турнире? Размахнуться топором и как бы невзначай разрубить его доспехи? Все знают, тебе это под силу, и все решат, что просто ты в пылу сражения забылся, и…

Питер откинулся на спинку стула, поджал губы. Неужели в этом веке, веке сказок, рыцарства и романтики, можно было вот так спокойно, обыденно говорить о том, чтобы убить человека только за то, что он принадлежит к другому племени? А ведь и сам Питер принадлежал именно к этому другому племени.

– Но конечно, – быстро добавил юноша, – как только я возьму в руки маршальский жезл, я ничем не сумею тебе помочь. Я не смогу нарушить закон, как бы ни страдало мое кимрское сердце.

Питер едва заметно улыбнулся. «Секунду назад он пытался подговорить меня на убийство, а теперь – ну просто сам маркиз Квинсберийский».

– Ничего не обещаю, – буркнул Питер. – Кроме одного: все, что бы я ни сделал, я сделаю во славу Британии. Прошу тебя, об этом разговоре никому ни слова. Дело серьезное, сам понимаешь.

Вид у Корса Канта был неуверенный. Он оглянулся на занавешенную дверь, потом снова посмотрел на Ланселота.

– Пошли сынок, – сказал Питер. – Пойдем, разыщем твою подружку.

– Анлодду. Но.., она сказала, что скорее согреется Ирланд…

– И ты ей поверил? Дитя природы, она же женщина! Они же непостоянны, как ветер.

– Правда? – Похоже, парень не очень-то поверил.

– Как ветер, говорю тебе.

– Анлодда не такая. Она что говорит, то и думает.., наверное.

– Никогда. Поверь мне, мальчик. Уж если я в чем понимаю, так это в женщинах. «Душа женщины» , и всякое такое.

Корс Кант вздернул брови.

– «Душа женщины». Это ты сам придумал?

– Да нет.., слышал от.., от одного барда в далекой земле.

– В Сикамбрии?

– Дальше.

– А еще помнишь?

Питер на миг задумался, а потом спел весь первый куплет. Получилось не очень внятно, ведь песня была написана на языке, на котором будут говорить через тысячу лет.

Похоже, барду не слишком понравилось. Он обдумывал услышанные стихи, как истинный профессионал.

– Пожалуй, я смог бы немного подработать… – задумчиво протянул он и, превратившись в каменное изваяние, принялся едва заметно покачивать головой.

– А если вот так, послушай:

Откуда явилась ты рядом со мной

Прекрасная ликом, пустая душой

Как ангел небесный – светла и чиста

Но вижу: чернеет внутри пустота.

– Ну вот, так лучше, – тихо добавил он. – Понимаешь, я стараюсь приладить эти строки к истории Орфея, с которым в подземном царстве говорит Аид, и торгуется с ним за жизнь Эвридики. Что скажешь?

Парнишка говорил так серьезно и был так горд, что у Питера духа не хватило его критиковать.

– Во всяком случае, это стихи, – уклончиво проговорил он, – тут без

вопросов. – А сам подумал: «Прости, сынок. Роберт Плант может спать спокойно».

Корс Кант улыбнулся, сочтя сказанное Ланселотом похвалой.

– Ты правда думаешь, что Анлодда захочет снова меня увидеть?

Питер усмехнулся.

– Не раньше, чем мы повидаем ее. Ну, вперед. Он положил руку на плечо Корса Канта, вывел его за дверь, и они пошли вниз по лестнице.

Почти добравшись до нижнего этажа, они чуть не налетели на толстого старика с растрепанной бородой и абсолютно отсутствующим взглядом, словно тот вел в уме какие-то подсчеты. Все трое замерли как вкопанные.

– Ланселот, Корс Кант, – проговорил толстяк так, словно сделал открытие. На нем была бесформенная серо-черная рубаха с рукавами, приподнятыми на плечах, – больше ни у кого Питер такого фасона пока не заметил.

За широкий белый ремень старика была засунута сухая ветка. Борода торчала во все стороны – похуже, чем у Уиллкса.

– Мер.., тен , – промямлил юноша и низко поклонился старику.

– Я искал тебя, Ланселот, – сказал толстяк. – Король послал меня. Он спрашивает, здоров ли ты. Сердце у Питера екнуло. «Мертен – уж не Мерлин ли, камелотский чародей»?

– Я здоров, Мертен, – ответствовал Питер осторожно. Кто его знает, не умеет ли великий волшебник читать мысли?

«Я-то здоров, кровавый убийца!» – заклокотало в горле у Питера, но он не выпустил слов Ланселота на волю. Несколько секунд Питер сражался с живущим внутри него Ланселотом и наконец унял страсти воина-задиры, уложил их поглубже на дно.

Когда Питер открыл глаза, он заметил, что старик спустился на одну ступень. Кустистые брови чародея подпрыгнули, улеглись, еще раз подпрыгнули, затем зловеще сдвинулись.

– А почему же ты так внезапно покинул пир? Я побоялся – уж не воспалился ли твой мозг?

– Ну… – Питер отчаянно пытался придумать достойный ответ. – Когда нас зовет природа, мы обязаны повиноваться, – объяснил он. – Кстати, я тебя на пиру вообще не видел.

– Артус беспокоился. Он спрашивал о тебе. – Старик усмехнулся так, что у Питера возникло неприятное ощущение: его водят за нос. – Быть может, твоему здоровью вредит островной туман. Не лучше ли ты почувствуешь себя дома, на солнечных полях и горах Сикамбрии?

Волна враждебности взметнулась между ними. Питер решил, что этот Мертен с радостью продал бы и Артура, и всю Англию за тридцать сребреников.

– Мне нравится угрюмость этого острова, – отвечал Питер. – У меня как раз такое настроение, старый ты хитрец.

Питер заметил, что Корс Кант сразу дернулся и отступил от него подальше. Ланселот, чьи чувства примешивались к чувствам Питера, тут же понял, что юноша испугался. Но вот собственные опасения Питера как рукой сняло: Мертен-Мерлин был всего-навсего наглым обманщиком, и его легко было отодвинуть в сторону.

– О да, я слыхал, что ты бежал от прелестницы нынче ночью, – осклабился старик. – Лучше попытай счастья с Моргаузой, – посоветовал он. – Поговаривают, что она умеет поднять дух, так сказать, любому мужчине, который еще мужчина.