Второй действительно оказался в последнем капкане под скалистой кручей.

Вечером, выслушав мой рассказ, Лукса сказал: - Настоящим охотником стал. Хороший охотник видит зверя сквозь сон, - и, задумчиво глядя в огненный зев печурки, продолжал: - Человека шибко трудно разглядеть, но на медвежьей охоте сразу видно, кто ты. Я всё думал, что за парень? Городской, а в тайгу пошел. Боялся, опасность будет - оробеешь, подведешь. Теперь так не думаю. Возле медвежьей квартиры не всякий может стоять. Давай, бата, следующий сезон опять вместе соболя промышлять. Как лед унесет нартовый след, зимовье поставим. Тепло, просторно будет.

От таких слов у меня приятно защемило сердце. Судорожный комок сдавил горло. Не в силах вымолвить ни слова, я с благодарностью пожал сухую, но крепкую руку. Нахлынувшее чувство признательности искало выхода. Хотелось сделать что-то приятное для этого скупого на похвалу человека, ставшего мне близким за время охоты. Я снял с себя серый, толстой вязки шерстяной свитер и смущенно протянул ему:

- Возьми.

Лукса обрадовался подарку как ребенок. - Спасибо, бата. Надевать буду, тебя вспоминать буду.

Да, мне здорово повезло с наставником. Впервые я по-настоящему осознал, как мне не хватало Луксы, в тот день, когда он вернулся из больницы. С ним было легко и интересно, как с очень близким человеком, с которым можно пройти бок о бок всю жизнь. Кроме того, общение с бывалым охотником помогло многое переосмыслить. Я стал лучше понимать тайгу, повадки зверей, птиц, осознавать себя частицей этого великолепного цельного мира, ответственным за его сохранение.

Через неделю заканчивается промысловый сезон. Покинут свои участки охотники, и на всем протяжении Хора, от истоков до Гвасюгов, река опустеет. А кажется, совсем недавно я вынул из капкана своего первого соболя. Вот уж действительно - время на охоте течет медленно, только когда готовишь ужин.

На обрывистых южных берегах ключа снег начал подтаивать. А кое-где уже выросли робкие сосульки. В воздухе появился едва уловимый хвойный аромат. Тонконогий паук, обманутый теплом, вылез из своего убежища, и смело разгуливает по отмякшему покрову.

И эхо сегодня в сопках было бесподобным. Особенно громко звучало оно в конце Глухого. В этом месте путика растет диковинное, искореженное временем дерево, внешне похожее на нечто среднее между елью и кедром. Называется оно тис, или "негной-дерево". Из-за обилия веток с плоскими хвоинками на нем в течение зимы всегда скапливаются горы снега, и, видимо, по этой причине верхушка этого дерева обломана, а ствол расщеплен почти до основания. Отчего дерево стало похоже на старый гриб с треснутой красноватой ножкой и толстой слоеной шляпкой - белой сверху, зеленой снизу.

Негной-дерево доживает до сказочного возраста в три-четыре тысячи лет. Растет оно очень медленно и набирает метр в обхвате, к исходу своего двадцатого века. Мой тис, судя по толщине ствола, был старцем ещё до образования Киевской Руси.

Тис - самое древнее, но, к сожалению, вымирающее дерево. Относится он к хвойным, но хвоя ядовита и почти не содержит смолы. Вредители избегают его. За странные для хвойной породы плоды, похожие на крупные ягодки рябины, тис ещё называют елью с красными ягодами. На своих путиках я встретил всего два таких дерева: здесь и на Крутом. Оба не первой молодости, а принять эстафету, длящуюся миллионы лет, некому.

С обхода пришел раньше обычного. Решил порыбачить под скалами напротив становища. Наскоро попив чаю, спустился на лед. Разгреб улами снег, и из-под лезвия топора полетели граненые, с хрустальным переливом осколки. Через десять минут лунка уже манила черным оком. Опустил в непроницаемую воду "краба" и, подергивая леску, склонился в ожидании. За полчаса ни одной поклевки. "Надо бы перейти на границу между спокойной водой залива и стремительным течением реки. Там должна быть рыба",-заколебался я, как вдруг почувствовал неожиданно резкий рывок.

Тотчас подсек и, перехватывая, потянул леску на себя. Она больно врезалась в пальцы. Рыба сопротивлялась отчаянно, но всё-таки это был не тот пудовый таймень, с которым мне довелось тягаться на Арму лет шесть назад. Вскоре крупный, упругий ленок, отливая пятнисто-коричневой чешуей, забился на снегу. За ним с интервалом в несколько минут вытащил ещё двух. После этого - как обрезало, клев прекратился. Я закинул улов на лабаз, к ужину Лукса приготовил отменную талу. Тот, кто ел, подтвердит - в мире нет ничего вкуснее.

Приготовить её может каждый. Для этого необходимо только поймать ленка, а ещё лучше - тайменя. Слегка подморозить, потом отсечь голову и хвост. Вдоль спины и брюха надрезать шкуру и снять её. Затем от хребта отделить мякоть и аккуратно нарезать тонкую янтарно - жемчужную лапшу. Посыпать её солью, сбрызнуть уксусом, перемещать и снова подморозить. Всё. Блюдо готово. Да какое! В тайге много деликатесов, но вкуснее этого я ещё не едал. Кладешь щепотку лапши на язык и во рту тает что-то божественное.

ЩЕДРЫЙ БУГЕ

Ночью прошел самый обильный за эту зиму снегопад. Тайга стала густой, как летом, только не зеленой, а белой. Ветви, придавленные тяжелой кухтой, безвольно согнулись до самого низа.

Не напрасно все же я держал весь сезон несколько капканов на приманку. Сколько раз приходилось подправлять просевшие хатки, докладывать мяса. И вот пробил их час. Не хватает уже соболю мышей. Многочисленные в начале зимы, теперь они редко попадаются ему на обед. Опытный Лукса еще в ноябре говорил, что к концу зимы соболь все равно пойдет на приманку.

На Фартовом у меня стояло три хатки. В первой соболь, доставая мясо, как-то изловчился и переступил тарелочку. В другой, ещё до прихода соболя, в капкан попалась сойка. Соболь, не будь дураком, съел и её и приманку. Надеясь, что он вновь посетит это место, я положил новый кусок кабанятины, перенасторожил ловушку.

Обойдя дальнюю часть путика, завернул на обратный ход и увидел на мертвой пороше свежайший след соболя, скрывавшийся в широком зеве распадка. "Попробую догнать", - загорелся я. След попетлял по склонам и привел... к хатке, оставленной мною три часа назад.

За небольшой отрезок времени здесь произошли большие перемены. В капкан опять угодила сойка, и два соболя, привлеченные криком, уже успели растерзать ее и отдыхали теперь в снежных норах неподалеку. Я насторожил еще три ловушки с таким расчетом, что если в одну из них снова попадет сойка, то оставшиеся не дадут соболям безнаказанно полакомится. Приманку затолкал в самый конец канала и плотно закрепил её палочками.

Уже у бивуака меня догнал довольный Лукса - снял трех соболей и всех на приманку. Быстро он наверстывает упущенное за время болезни.

Сегодня планировал вернуться с охоты пораньше, чтобы просушить, вытряхнуть спальники и наколоть про запас дров, но соболь, неторопливо бежавший поперек ключа, спутал все карты.

Глядя на свободный бег зверька, я невольно залюбовался. Сколько ловкости, изящества в его движениях. Соболек заметил меня и, почти не меняя темпа, пересек пойму и взобрался по обрывистому склону на уступ сопки. Я с лихорадочной поспешностью рванул за ним, но, увы... Подъем, который соболь взял легко и быстро, я месил минут пятнадцать, увязая в сыпучей, как грубо размолотая соль, снежной крупе. Когда, наконец, мучительное восхождение закончилось, передо мной открылась ещё более безрадостная картина - за пологим бугром вздымалась новая стена.

Карабкаясь на нее под гулкие удары сердца, невольно вспомнил слова Луксы:

- Соболь от охотника никогда вниз не бежит. Всегда вверх уходит.

Одолев подъем, побежал вдоль следа. Он вел поперек широкой террасы и по расщелине спускался в соседнюю падь. Делал там длинную петлю и, опять вернувшись на террасу, так запетлял, что моего охотничьего опыта было явно не достаточно, чтобы расшифровать эти письмена. Сделал попытку найти выходной след, но тщетно.

В сердцах плюнул и побрел к стану собольей стежкой, не обращая на неё поначалу особого внимания, но метров через двести она неожиданно оборвалась у березы. Меня это озадачило. Обошел вокруг - дальше никаких следов. Зато между корней обнаружил хорошо обозначенный лаз. По обледенелому кольцу было видно, что им пользуются довольно часто.