Взгляните на карту Закарпатской области. Не задерживайтесь на известных городах: Ужгороде, Мукачеве, Хусте, Рахове. Обратите внимание на черную извилистую линию железной дороги, рассекающую светло-коричневое пятно гор и закарпатскую равнину. Вот где-то здесь, у Тиссы, на стыке Карпатских гор и венгерских степей, и находится Явор.

Со станции Явор поезда уходят в пяти направлениях: на север — в Карпаты и дальше — на Львов, Киев, Москву; на северо-запад — к горным районам Польши; на запад — в Чехословакию; на юго-запад — в Венгрию; на юго-восток — в Румынию.

«Пять частей света» — так назвали железнодорожники яворский узел, эти главные закарпатские пограничные ворота.

Ежечасно в Явор прибывают поезда из-за границы или из глубинных районов нашей страны. Никогда не пустуют ширококолейные и узкоколейные пути товарного парка. Днем и ночью не прекращает своей напряженной работы перевалочная база. Подъемные краны, лебедки и артели грузчиков перекантовывают импортные и экспортные грузы.

На путях Явора можно видеть не только узкоколейные, с покатыми черными крышами заграничные вагоны, но и людей в заграничной железнодорожной форме: кондукторов, поездных мастеров, паровозников, коммерческих агентов. Неподалеку от вокзала стоит большой благоустроенный дом-гостиница, где отдыхают заграничные бригады.

В обширных вокзальных залах Явора — таможенном, концертном, ресторанном, в зале отдыха — всегда людно, шумно, одна людская волна сменяется другой.

Всякий нарушитель, перейдя границу, стремится как можно скорее достигнуть пункта, где бы он мог затеряться в большом людском потоке. А в Яворе ожидаемому лазутчику затеряться легче всего.

Несколько часов совещался генерал Громада со своими офицерами, выяснял и уточнял обстановку. Выработалось единодушное мнение.

Огромное пространство границы было условно сужено до небольшого, в несколько километров, коридора и объявлено особо важным направлением. В этот временный коридор вошли город Явор, прилегающий к нему горнолесистый район и часть равнинного берега Тиссы. В этом коридоре ожидался безыменный шеф Карела Грончака.

Весь следующий день велась подготовка задуманной операции.

Всякий, кто не знал Громаду как строевика, как боевого командира, как неутомимого солдата, глядя сейчас на самозабвенно занятого своим делом генерала, вправе был сказать, что начальник войск рожден для работы с карандашом и картой, что это его родная стихия, что он штабист до мозга костей, и только штабист.

Но так не сказал бы тот, кто видел Громаду на границе, на заставе: поверяющим дозор, разжигающим свою трубку в солдатской сушилке, беседующим с пограничниками в комнате политпросветработы, шагающим с начальником заставы по его участку.

…Прошла неделя, а лазутчик, для встречи которого была проведена большая работа, не появлялся. Все было спокойно на яворском участке.

Громада ждал. Его солдаты зорко охраняли яворский коридор.

2

В те же мартовские дни на карпатских вершинах, в одной из глубоких пропастей у подножия Ночь-горы, вокруг которой вьется автомобильная дорога, был обнаружен убитый человек. Судя по нежной коже на лице, по светлым кудрям, по крепким и белым зубам, он прожил на свете не более двадцати пяти — двадцати шести лет. Человек был умерщвлен предательски: его ударили каким-то тяжелым металлическим предметом в затылок, размозжив череп. Потом уже, когда он упал, ему расчетливо нанесли две ножевые раны в грудь, раздели догола и бросили с обрыва в заснеженную пропасть.

Осматривая труп, майор Зубавин обратил особое внимание на кисть правой руки. Она была жестоко изуродована — тоже, как определил Зубавин, после убийства. Зачем? Конечно же, для того, чтобы устранить надпись, которая была вытатуирована на тыльной стороне ладони. Убийцы не до конца оказались предусмотрительными, им что-то помешало: они уничтожили большинство букв татуировки, но одна буква — «Е» — все же ясно читалась.

Зубавин приказал тщательно обыскать местность, прилетающую к Ночь-горе. Неподалеку от места происшествия была обнаружена единственная улика: полузасыпанная снегом цветная фотография, вырезанная из журнала «Огонек» и наклеенная на плотный глянцевитый картон с золотым обрезом. На фотографии изображалась Терезия Симак, всем известная девушка из пограничного колхоза «Заря над Тиссой», Герой Социалистического Труда. Принадлежала эта журнальная вырезка именно убитому или кому-нибудь другому? На этот вопрос, как и на многие другие, пока не было ответа. Не прояснила дела и сама Терезия Симак, приглашенная на беседу к майору Зубавину. Он положил перед ней увеличенный снимок с убитого и спросил:

— Вы встречались с этим человеком?

Девушка отрицательно покачала головой.

— Подумайте хорошо. Может быть, все-таки когда-нибудь хоть один раз встретились?

— Нигде. Ни разу. Я не знаю, кто он такой.

Несмотря на большие и долгие усилия следственных органов, установить личность убитого тогда не удалось, и он был похоронен как безвестный. Только через длительное время, благодаря усилиям многих людей, выяснилось, что убит был Иван Федорович Белограй.

Экспресс, в котором выехал из Москвы Иван Белограй, состоял из синих цельнометаллических вагонов с эмалевыми трафаретами: «Москва — Будапешт — Вена», «Москва — Прага», «Москва — Явор».

Тяжелые шторы и легкие занавески на ярко освещенных окнах были распахнуты, и Белограй хорошо видел пассажиров, устраивающихся на временное местожительство. Так как Белограй был человек общительный и любопытный, то он не спешил войти в свой вагон.

Молодые люди, по-летнему загорелые, в одинаковых спортивных костюмах — в синих, плотной шерсти шароварах, собранных на щиколотке, и куртках с золотыми гербами СССР на груди, — теснились у открытых окон одного из вагонов.

Как мог Белограй, гиревик и волейболист, несколько раз представлявший Советскую Армию на физкультурных парадах, не узнать мастеров спорта, известных всей стране!

— Смотри, капитан, — напутствовал футболистов один из провожавших, — в воскресенье надеемся услышать по радио, что над пражским стадионом взвился красный флаг победителя. Мы уже с батькой и по сто граммов приготовили. Выпьем за ваше здоровье!

— Вы-то, может быть, и выпьете, а вот мы… Наш Иван Трофимыч скоро крем-соду объявит алкогольным напитком.

Белограй, улыбаясь, пошел дальше.

У следующего вагона стояли, робко взявшись за руки, совсем молодой лейтенант и девушка. Надолго, повиди-мому, разлучались влюбленные. Им хотелось обнять друг друга, да так и простоять, обнявшись, до самого отхода поезда, но они никак не могли решиться на это на глазах у такого количества людей.

Белограй некоторое время молча, с доброжелательной улыбкой наблюдал за этой парой, потом шагнул к парню и девушке, распахнул шинель и, повернувшись к ним спиной, скомандовал:

— Прощайтесь!

Влюбленные засмеялись и вдруг почувствовали, что тяжелая их неловкость бесследно исчезла.

Проходя мимо следующего вагона, Белограй обратил внимание на двух молодых женщин в котиковых шубках. Они стояли у окна и так сосредоточенно разглядывали дорожную карту, словно им предстояло идти пешком, без дорог, по пустынной местности, а не ехать в поезде, по давно известным, благоустроенным путям. Иван Белограй улыбнулся сестрам или подругам и пошел дальше.

Он задержался еще раз, увидев большую, человек в пятнадцать, группу молодых китайцев, одетых в одинаковые синие блузы. Высокие и худощавые, кряжистые и мускулистые, черноволосые, шафранно-смуглые, они окружили седоголового человека с моложавым лицом и Золотой Звездой Героя Социалистического Труда на груди и внимательно слушали то, что он им рассказывал. Девушка в очках, с гладко зачесанными, будто лакированными волосами оживленно переводила с русского. Алые, пухлые ее губы не закрывались ни на одно мгновение, а руки то и дело стремительно взлетали кверху, словно выпуская на волю птиц.