Горький отметил также много мелких неточностей, порожденных торопливостью, и посоветовал переделать рукопись. Но, судя по всему, черновик в основе так и не был изменен. Готовя в 1948 г. новое издание романа, Павленко исправил некоторые частности в китайских эпизодах, исключил главу о революции в Японии и т. п. Но это были, конечно, не те коррективы, которых требовал исторический опыт Великой Отечественной войны. Не посчитался с этим опытом и Шпанов. В изданном в 1961 г. новом романе «Ураган» он вновь нарисовал картину будущих легких побед

В свое время роман «На Востоке» имел успех потому, что затронул струну души народа, который готовился отстоять завоеванное и нести дальше факел революции. Но, как бы возвращая читателю, почерпнутый в его недрах энтузиазм, Павленко ограничился в основном этим эмоциональным отношением к будущей войне. Роман некритически пропагандировал волюнтаристскую концепцию молниеносного перенесения войны на территорию агрессора. Автор исходил из вполне понятных чаяний народа, но не посчитался с трезвым расчетом сил.

Столь близко придвигая свою утопию к жизни, он брал тем самым на себя ответственность за действительные теории, на которые опирался. А получилось так, что военная теория стремилась подпереться утопическим творчеством (не зря же повесть Шпанова была издана в «Библиотеке командира»)…

В военных утопиях продолжалась тенденция минувшего десятилетия, когда мотивы революционной войны оттесняли на второй план изображение коммунистического мира. Наряду с тем уже в 30-е годы наметилась новая тенденция. В 1940 г., когда страну опаляло дыхание второй мировой войны, Казанцева вдохновила идея мирного моста между Советским Союзом и Америкой. Нерасчетливость трансарктического подводного туннеля (о чем шла речь в предыдущих разделах) отчасти тем и объяснялась, что писатель торопился проложить в будущее магистраль сотрудничества. Казанцев по сути дела иллюстрировал известную ленинскую мысль о необходимости разработать в будущем такие проекты, которые могли бы послужить базой для международного сотрудничества, чтобы народы увидели, чего можно добиться совместными усилиями в обстановке мира и дружбы. Критика, придираясь к научной стороне фантастического проекта, [233] не увидела вложенной в него политической метафоры.

Еще раньше ленинская установка на длительное мирное соревнование двух социальных систем нашла отражение в «Стране счастливых» Яна Ларри. В предисловии к повести И. Глебов-Путиловский" писал: «Автор не берет весь мир. Он предоставляет капиталистическое окружение его естественному историческому развитию, которое… все равно… приведет его к одному знаменателю с СССР» (стр. III). Леонов в «Дороге на Океан» тоже наряду с вооруженной борьбой предвидел и невоенные пути распада капиталистической системы.

Концепция советского социально-фантастического романа, если ее рассматривать в целом и в историческом развитии, достаточно полно отразила диалектику ленинской доктрины победы коммунизма в мировом масштабе. Сегодня, по прошествии целой эпохи, интересно вместе с тем отметить идейно-художественную плодотворность произведений, в которых эта диалектика была учтена. Перенесение внимания на внутренние проблемы коммунизма позволило фантастам наметить весьма важные для романа о будущем нравственно-психологические мотивы.

Войдя в коммунизм, человечество оставит за порогом старую социальную драму. Но исчезнут ли вообще драмы и трагедии? В «Тосте» Куприна, в «Празднике Весны» Олигера будущее изображалось довольно унылым карнавалом. Автор «Страны Гонгури» Итин перенес в советскую утопию наивное представление о коммунизме как вечном празднике искусства и науки; драматизм этой повести либо в суровой эпохе революционных войн, либо в сугубо личных переживаниях. Романы Окунева «Грядущий мир» и «Завтрашний день» тоже рисовали за «последним и решительным боем» одно безоблачное цветенье. Потери и горе неизбежны и в будущем, потому что неизбежна борьба во имя жизни. Коммунизм снимет проклятье раздора между людьми, не будет страдания и гибели в борьбе сильного против слабого за власть и богатство, бедного против богатого за освобождение. Но порождающее трагедии противоречие между необходимостью и человеческими возможностями, постепенно убывая, не исчезнет вовсе. Потому что человечество не может остановиться на своем пути. Потому что возможности никогда не перекроют возрастающих потребностей. Потому что ненасытна жажда знания, ибо она стократ умножает могущество человека.

Таков источник трагического в фантастических главах «Дороги на Океан» Леонова. Могущество человека над природой, размышляет писатель, — «так, вот оно могущество, оплаченное такою ценой». [234] Человечество скорбит о гибели космопроходцев — цвета земного племени. Символика Океана многозначна. Это и безбрежное будущее, это и бездонная природа. Каждый шаг на бесконечном пути к Океану, увеличивая силу человека, раскрывает и все более грозное сопротивление природы. «Дорога на Океан» была одним из первых романов, в которых выявился спор уже не между сторонниками и противниками коммунизма, а между теми, кто хотел бы обрести в нем тихий рай, и теми, кто ищет в коммунизме сложное и героическое время.

Писателя интересовало, как войдет в мораль, этику людей, обеспеченных всем, необходимость риска и жертв для того, чтобы жить лучше и выше. Но для него нет проблемы, допустимы ли такие жертвы, — проблемы, которая стала камнем преткновения для героев киноповести Уэллса «Облик грядущего». «Неужели в этом мире никогда не будет покоя?» [235] — трагически восклицает отец одного из молодых людей, вызвавшихся первыми слетать в космос. Уэллс решительно выступал против филистерского индивидуализма, измеряющего интересы общества желаниями самых отсталых и слабых его членов. Но он переносил в будущее, по сути, междоусобный спор либеральной буржуазной интеллигенции. Сознавая невозможность лучшей жизни без борьбы, она все-таки неспособна принять самоотречение как этическую формулу будущего.

Герои Леонова сознают, что жизнь без драматического напряжения расточит плоды тысячелетних мук человечества. Их коллективизм — это ответственность за кровь и пот предшествующих поколений во имя будущих. Этот «вечный бой» — не ради личного самоутверждения или даже утоления страсти познания, ибо и само познание — ради утверждения человечества в огромном мире на Земле и за ее пределами. Пафос космических эпизодов — органический компонент этической концепции романа. При коммунизме счастье гибнущих в борьбе с природой останется родственным счастью тех, кто отдал жизнь социальной революции: тех и других вдохновляло сознание, что они на своих плечах подымают человечество к небу.

Так перебрасывается внутренний мост от «современных» глав романа к «будущим». Телевидение, управляемые по радио машины, освоение космоса и т. п. — эти атрибуты научно-фантастического романа только часть — и не самая главная — фантастического элемента «Дороги на Океан». Гораздо важней, что прожектором фантастики Леонов высвечивает в потоке современности контуры нравственного моста в завтра. Социально-психологические мотивы — ядро фантастических глав.

В Океан будущего впадает река времени — из прошлого через настоящее. Курилов соединяет эти, употребляя выражение М. Горького, «три действительности» не столько тем, что вместе с автором появляется в будущем, сколько тем, что его образ воплощает духовную связь между эпохами. Через Курилова нравственно-интеллектуальное единство «трех действительностей» компенсирует в какой-то мере фабульную неожиданность возвышенно-утопических глав в типично леоновском живописании обыденности. Курилов — «как мост, и люди по нему переходили в будущее» (447). И автор по мосту символики проводит читателя от обыкновенных людей, строящих социализм, к идеалу, и этот идеал тем ярче, что главы о будущем контрастно соседствуют с главами о прошлом, где обнажена одна из самых страшных язв человечества — мещанство.