– Так вы здесь не по своей воле?…

– Нет, они объявили меня недееспособной и отправили в принудительном порядке.

– Но почему?

– Потому что я не хотела выселяться. Я жила в доме, который мне оставил по завещанию мой муж, и я никуда не хотела уходить. Я была в силе, и дом и себя обихаживала…

Слезы выступили у нее на глазах.

– А кто живет сейчас в вашем доме?

Женщина крепко сжала пальцами Катин локоть. Другой рукой она поглаживала ее кисть. Чувствовалось, что ей нелегко было ответить на этот вопрос.

– Мой внук, – с усилием сказала она.

– А кто-нибудь еще из близких у вас есть?

– Нет. Только внук.

– Как его зовут?

– Только не говорите ему ничего! Он не должен знать о нашем разговоре. Вы слышите, сестра, ему – ни слова! Я только хочу выйти отсюда. Здесь я умру. Я стала чувствовать себя намного хуже после того, как попала сюда. Везде решетки. У меня отобрали деньги. Я не могу распорядиться, как хочу, даже карманными деньгами.

Она отпустила Катину руку и закрыла ладонями лицо. Катя услышала сдавленное рыдание. Может быть, это только домыслы, больное воображение старого человека, думала она, гладя женщину по волосам. Или в этом есть какая-то доля истины. А может быть, ей только казалось, что все это именно так.

Кого-то объявляют недееспособным и определяют в дом престарелых. Он во всем винит наследника. Но это еще не значит, что во всем виноват именно наследник. Почему, собственно, наследник?

Катя не отходила от женщины, пока та не заснула.

Потом она отыскала ее карточку.

Хедвиг Обермейер. Затем следовали цифровые шифры, значение которых Катя не понимала. В левом углу карты она прочла: Хольгер Обермейер. Граскамп 5, тел.: 42-48-98. Катя выписала себе адрес. Должно быть, это и есть внук. Она решила наведаться к нему.

14

Следующие две ночи прошли иначе. Старики спали не так крепко, как в прошлую ночь. Они бодрствовали, выходили в коридор, прохаживались; кое-кто недоверчиво посматривал на новых ночных сестер, так, во всяком случае, казалось Кате с Ренатой.

Грузовик в эти ночи не приезжал.

Катя сделала вывод: стариков вчера специально усыпили большой дозой снотворного, чтобы незаметно произвести погрузку.

Кате было интересно посмотреть, что там в подвальных помещениях, но она не нашла ключ, а дверь была тяжелая и так просто не поддавалась. Кроме того, она не хотела лишний раз попадаться на глаза ночному дежурному.

После ночных смен Катя чувствовала себя разбитой, тем не менее она уже дважды пыталась встретиться с Хольгером Обермейером, но оба раза не застала его дома. На Граскамп стояли прекрасные особняки. Дом под номером пять был окружен ухоженным садом. Фасад сиял свежей краской, крыша была перекрыта заново. На почтовом ящике и на воротах в сад она прочла: Хольгер Обермейер. Ничто не указывало на то, что дом принадлежал Хедвиг Обермейер.

15

После того разговора с Хедвиг Обермейер Катя еще два раза беседовала с ней. И оба раза она уносила от нее кучу таблеток, которые старая женщина прятала у себя в тумбочке.

– Я не глотаю их, – говорила она. – Суну под язык, подержу, а потом – в тумбочку. И чувствую себя намного лучше, если не глотаю эту дрянь.

Фрау Обермейер рассказала Кате, как ее отправили в дом престарелых.

– Мой внук определенно подольстился к сотрудникам городского отдела социального обеспечения и подговорил их отправить меня в дом престарелых. Но это не вышло. Они часто наведывались ко мне, но им не к чему было придраться – квартиру я содержала в полном порядке. Пенсию я получала приличную, и у меня была приходящая домработница, с ее помощью я вполне управлялась по хозяйству. Я была в полном рассудке и на здоровье не жаловалась. Даже играла в кегельном клубе «Все девять». Потом, помню, зашел ко мне один человек, как он представился, – из общества «Христиане для своих пожилых сограждан». Тут что-то было неладное. А через три дня они явились ко мне и насильно увезли меня в дом престарелых. Я была возмущена, Сопротивлялась и требовала адвоката. Они только посмеялись надо мной. В наказание у меня отобрали карманные деньги и отдали на хранение санитару. Значит, я должна была обращаться к нему каждый раз, когда мне хотелось шоколада или сока. Я не могла мириться с подобным унижением. Думала, как вырваться отсюда. Попросилась работать бесплатно помощницей в кухню. Подобные вещи здесь поощряют. На второй день я сбежала. Но без денег и чьей-либо помощи далеко не уйдешь. Я обратилась к моим приятельницам из кегельного клуба, надеялась найти у них поддержку. Но они мне не верили, сочли меня помешанной. Если уж тебя отправляют в дом престарелых и объявляют недееспособной, то все думают, что ты помешанная.

Когда санитары потом пришли за мной, вид у них был дружелюбный. Они даже беседовали с моими приятельницами, уверяли их, что это, дескать, благо для меня. Но как только мы сели в машину, санитар сказал; «Второй раз этот номер у тебя не пройдет. У нас убежать можно только один раз. Тебе могло бы быть у нас хорошо, но ты не захотела. Больше ты не убежишь». Я боялась, что они посадят меня на цепь или запрут в комнате. Но ничего подобного не случилось. Мне стали делать уколы, которые парализуют движения. У меня отнялись ноги, теперь я прикована к постели.

Катя была потрясена.

– А что с вашей пенсией?

– Я получаю – как бывший директор школы – почти 3 тысячи марок, но этих денег я не вижу. – Она хихикнула. – Но и мой внук их тоже не видит. 2200 марок поступают в дом престарелых как ежемесячная плата за обслуживание, 600 марок – взнос, на который дал письменное согласие внук, 200 марок на дополнительные расходы. Вот и вся пенсия. А карманные деньги, я думаю, мне выплачиваются по статье социального обеспечения, я даже уверена, что мне их начислили, когда я потребовала свою пенсию.

– Почему ваш внук дал согласие на отчисление 600 марок от вашей пенсии в качестве взноса в дом престарелых?

– Возможно, это плата за то, чтобы меня не выпускали отсюда, – прошептала женщина.

16

Катя решила выяснить, что это за общество «Христиане для своих пожилых сограждан», и есть ли оно вообще. Общество такое было. Председателем его правления был Отто фон Менгендорф. Зарегистрированное общество; оно заботилось о том, чтобы старые люди не чувствовали себя одинокими, чтобы их навещали на рождественские праздники и в воскресные дни. Общественники развозили старым и немощным людям еду. Солидное общество с благородной целью.

Имя Отто фон Менгендорфа как председателя его правления только подогрело Катин интерес к этой истории. Он с самого начала внушал ей отвращение. Теперь она тем более должна поговорить с Хольгером Обермейером. Она чувствовала себя одновременно ангелом мести и Робин Гудом.

Через одного своего приятеля Катя даже раздобыла в сберкассе сведения о банковском личном счете Хедвиг и Хольгера Обермейеров. На дом Хедвиг Обермейер Хольгер оформил закладную. Возможно, на ссудные деньги он приобрел подержанный «порше», что стоял перед его домом.

Часто Кате бывало достаточно одного взгляда, чтобы вынести суждение о человеке. Едва только она увидела Хольгера Обермейера, она тотчас безошибочно оценила его: хлыщ. Девчонки наверняка так и увивались за ним. О хозяйстве он, по-видимому, не заботился, передоверял его своим подружкам.

Он любезно предложил ей войти. Катя была очень даже хорошенькая девушка, и Хольгер мгновенно решил про себя, что недурно было бы приударить за ней. А заодно отделаться от студентки, которая в это время как паз чистила у него туалет. Стряпать она не умела и уже порядком наскучила ему своей болтовней об эмансипации. Он провел Катю в комнату и предложил ей бокал вина. В этот момент вошла Виолетта – в майке и узких трусиках, мгновенно оценила ситуацию и разразилась бранью:

– Ты, барии проклятый! Меня заставляешь ползать по полу и вылизывать твой дом, а сам в это время шашни любовные заводишь! Ну, знаешь!