Тогда мисс Говард решила немного форсировать события и вынудить своего любовника официально признать ее положение. Она присутствовала на смотрах, она посещала театры, сопровождала принца в замок Сен-Клу, но никогда не появлялась в Тюильри. Теперь она решила явиться туда без приглашения.

В один из торжественных вечеров Луи-Наполеон неожиданно увидел ее, ослепительную и сияющую, входящей в зал под руку с полковником де Бевилем. Принц ничего не сказал, почтительно раскланялся с ней и продолжал улыбаться. Но он никогда не простил ей этой оплошности.

Что же касается окружения принца, то оно было просто шокировано.

Послушаем еще раз Флери:

«Каково же было наше удивление, когда мы увидели мисс Говард под руку с полковником де Бевилем и в сопровождении графа Бачиоки. Все трое следовали за женщиной из ее окружения, игравшей в данных обстоятельствах, по-видимому, роль графини де Беарн .

Изысканный туалет, сияющее лицо, голова античной камеи, высокий рост, осанка герцогини, все это позволяло говорить о несравненной красоте будущей графини де Борегар и де Бешеве. Неизвестная большинству гостей, она, по счастью, была принята за леди, приехавшую из Лондона, чтобы поприсутствовать на балу у своего друга. Но именно с этого вечера мисс Говард предстала перед нами в истинном свете, а именно куртизанки высокого полета, которая стремится любой ценой добиться своих амбициозных целей… Неприятное впечатление, произведенное появлением любовницы, было мужественно отмечено в докладе полицейского префекта. Это оружие… Обращаться с ним надо умело… Я займусь этим…»

И действительно, однажды Флери взял на себя смелость сказать принцу, что желал бы его видеть освободившимся от некоторых цепей и женившимся на какой-нибудь принцессе.

— Брак, соответствующий вашему титулу, послужил бы укреплению доверия внутри страны и завоеванию авторитета за ее пределами, чтобы со временем взять верх над предубеждениями и развеять опасения, которые не могут не возникнуть с возвращением вашей династии.

Но так как Луи-Наполеон оставался по обыкновению непроницаем, полковник Флери задал ему прямой вопрос:

— Думали ли вы о какой-нибудь принцессе, чей возраст и положение позволяют на ней жениться и чье согласие будет вам обеспечено?

На этот раз принц вышел из состояние немоты:

— Я признаю справедливость ваших рассуждений. Однако мое положение относительно царствующих домов весьма деликатно. Их пугает мое имя, и какие бы услуги я им ни оказывал, восстанавливая власть на ее подлинный фундамент, думаю, что еще не пришел момент стремиться, подобно моему дяде, к великому альянсу…

И после некоторого колебания добавил:

— Тем не менее я уже веду переговоры с моей тетушкой, великой герцогиней Стефанией, по поводу ее внучки, принцессы Каролины Ваза.

Флери успокоился.

Но, к сожалению, через несколько недель принц Ваза ответил, что его дочь «почти» сговорена с наследным принцем Саксонским… Это была пощечина Луи-Наполеону, который в состоянии глубокого разочарования поручил своему кузену Валевски, послу Франции в Лондоне, попросить руки одной из племянниц английской королевы, Аделаиды Гогенлоэ. Валевски вернулся ни с чем: родители Аделаиды были протестантами и потому заявили, что их дочь никогда не выйдет за католика…

После этого отказа ближайшее окружение Луи-Наполеона пришло в отчаяние:

— Теперь он, чего доброго, решит жениться на мисс Говард, — перешептывались в Тюильри, — и нашей императрицей станет англичанка с более чем сомнительным прошлым…

Но Флери и его друзья ошибались: мисс Говард уже числилась по разряду бывших любовниц.

Все дело в том, что в сердце Луи-Наполеона уже начинала зацветать новая любовь, пока еще слабая, но обещавшая вскоре разрастись, так как она была испанкой…

Объектом этой любви было восхитительное создание двадцати семи лет. Она была стройной, утонченной, немного рыжеватой, с лицом цвета чайной розы и голубыми глазами. У нее были самые красивые в мире плечи, высокая грудь, длинные ресницы и рот, в котором знатоки улавливали нечто, предвещавшее волнующую порочность…

Ее звали Евгения Монтихо.

Луи-Наполеон встретил ее впервые у принцессы Матильды и, как пишет один придворный, «сразу почувствовал волнение в августейших членах своей мужской натуры».

Запавшая в голову мысль заставляла его мурлыкать от удовольствия, лежа в постели, и в конце концов захватила его полностью.

Но м-ль Монтихо была не из тех молодых особ, которые вешаются на шею первому встречному. Как рассказывает г-н де Бле в присущем ему живописном стиле, она «опустила глаза, как только похотливый огонек вспыхнул в мутно-голубоватом взоре Луи-Наполеона».

Кто же такая Евгения Монтихо?

Молоденькая испанская аристократка, отец которой, бывший офицер наполеоновской армии, отзывался на звучное имя Сиприано-Гусман-Палафокс-Портокарреро, граф де Теба и де Монтихо, а мать — единственная наследница шотландца Уильяма Киркпатрика и Гревенье, сколотившего себе приличное состояние в Малаге на торговле фруктами и тонкими винами.

Отличавшаяся гордым нравом, эта дама, выданная замуж очень юной и против воли за дона Сиприано, выказывала в отношении мужчин, которые ей нравились, большую свободу в обращении. И в Гренаде шептались, «что она находит удовольствие в том, в чем честные женщины видят повод для осуждения»… Возможно, поэтому ей приписывали множество любовников.

Кое-кто из претендовавших на особую осведомленность, уверял даже, что и Евгения, и ее сестра Пака являются плодами усердных трудов г-на Проспера Мериме в объятиях графини Мануэлы де Монтихо.

Глупейшие сплетни, разумеется, потому что графиня де Монтихо познакомилась с саркастическим Проспером только в 1830 году, то есть через четыре года после рождения Евгении .

В 1834 году графиня де Монтихо с двумя своими дочерьми переехала в Париж, где вновь встретилась с Мериме. В восторге от того, что опять видит очаровательную Мануэлу, любовником которой он, вероятно, был, автор «Хроники времен Карла IX» решил стать воспитателем двух испанских девочек.

А вскоре еще один знаменитый человек стал завсегдатаем в салоне графини де Монтихо. Это был г-н Бейль, прославивший себя впоследствии под именем Стендаля.

Несмотря на то, что ей тогда было только девять лет, Евгения влюбилась в г-на Бейля, который умел так интересно рассказывать всякие истории. Много лет спустя она призналась Огюстену Филону: «За обедом мы почти не ели (моя сестра и я), так нам не терпелось поскорее его послушать. При каждом звонке мы мчались к входной двери. Наконец, торжествующие, мы вводили его в гостиную и усаживали в предназначенное для него кресло у камина».

Сидя у огня, Стендаль брал обеих девочек к себе на колени и рассказывал о сражениях Наполеона.

«Мы не давали ему времени передохнуть, напоминали ему о победе, о том, что он тогда покинул императора, о котором мы целую неделю думали и потому нетерпеливо ожидали волшебника, в надежде, что тот воскресит его для нас. Его фанатизм передался нам. Мы плакали, мы дрожали, мы сходили с ума…»

Потом Евгения добавила: «Он первым заставил биться мое сердце…»

В течение четырех лет г-н Бейль заходил к донье Мануэле каждый четверг и мало-помалу сам полюбил прекрасную Евгению… Этой чистой любви мы, возможно, обязаны несколькими восхитительными страницами нашей литературы. Многочисленные исследователи творчества Стендаля уверяют, что это для нее он внес в «Пармскую обитель» описание битвы при Ватерлоо. Один из исследователей, Абель Эрман, писал: «Даже самым несведущим бросается в глаза, что эпизод битвы, столь красочно описанной, ничему не служит, что он никак не связан с развитием сюжета, и если бы он был опущен, книга, возможно, только выиграла бы; но все мы при этом много бы потеряли. Впрочем, никому и в голову бы не пришло требовать столь варварской жертвы. Но, читая эти страницы, как не вспомнить толстого г-на Бейля, сидящего в кресле с двумя своими маленькими подружками на коленях и рассказывающего им каждый четверг о битвах Наполеона?»