Однажды она пожелала, чтобы его лишили титула признанного наследника короны, и она просто рыдала от ярости, узнав, что король противится ей в этом.

— К счастью, — заявила она, — у меня скоро снова будет сын, и это навсегда отдалит Людовика Орлеанского от трона, о котором он так мечтает.

5 сентября она действительно родила мальчика. Весь двор праздновал. Но, увы! Спустя месяц младенец внезапно умер.

Бедная королева рыдала и стискивала в бессильной злобе кулачки.

— Я не желаю, чтобы Людовик Орлеанский стал королем Франции.

Через три месяца она опять забеременела, и в августе 1497 года у нее снова родился мальчик, которого нарекли Франциском. Королева сразу раздала всем кормилицам всевозможные амулеты для защиты маленького принца: освященные ладанки, кусочки черного воска в мешочках из расшитого золотом сукна и даже шесть змеиных жал разной длины, прижимаемых к телу специальной перевязью. Но всех этих ухищрений оказалось недостаточно, потому что Франциск не протянул и недели… тогда королева пришла в совершенное отчаяние:

— Неужели мне никогда не удастся родить королю наследника? — вопрошала она со слезами. — Поистине над нами тяготеет проклятие неба.

Подобное объяснение, впрочем, было не единственным. У простого народа имела хождение собственная версия гибели королевских наследников.

— Сегодня король и королева расплачиваются за ошибку, совершенную ими при женитьбе. Карл, отказавшись от нареченной невесты и отняв жену у Максимилиана, навлек гнев Божий… У тех, кто совершает подобные клятвопреступления, дети никогда не выживут.

Была, наконец, и третья группа людей, чье мнение резко отличалось от двух предыдущих.

— Эти внезапные смерти выглядят довольно странно, — говорили они, — и очень смахивают на отравления. Не замешен ли в этом деле некий герцог, у которого есть все основания желать исчезновения королевских детей? Вспомните, что говорили о том бале, который был устроен после смерти дофина Карла. Герцог так откровенно радовался, что королева приказала ему покинуть двор.

Временами выдвигаемые против Людовика Орлеанского обвинения принимали курьезный оборот. Некоторые подозревали его в «устранении» королевских детей не столько ради трона, сколько ради возможности в один прекрасный день жениться на королеве Анне, которую он не переставал любить. Не раз вспоминали о том пункте брачного контракта, подписанного в Ланже, где говорилось, что в случае смерти Карла VIII при отсутствии прямого наследника Анна должна будет стать женой его преемника.

— Некоторые начинают с отравления детей, затем приходит день, отравляют отца… И вот уже ничто не мешает влезть в постель красавицы, — похохатывали злопыхатели.

Но подобные предположения выглядели так чудовищно, что набожные люди старались не думать и не слышать об этом.

* * *

Проходили месяцы, и однажды октябрьским утром 1497 года Людовик Орлеанский, желая помириться с королевой, послал ей в подарок драгоценность. Анна, тронутая вниманием и в глубине души только и ждавшая случая вновь полюбить своего бывшего жениха, в свою очередь преподнесла герцогу двух великолепных борзых.

С этого момента герцог Орлеанский находился неотступно при двадцатилетней королеве. «Я ваш покровитель, — говорил он иногда с улыбкой, — ваш рыцарь…» И взор его становился при этом удивительно нежным. Очень скоро любовь и желание, которые он питал к Анне, стали столь явными, что об этом заговорил весь двор.

Не вправе ли мы после этого предположить, что причины, по которым король удалил в тот момент Людовика Орлеанского сначала из королевского совета, а затем и из Амбуаза, были далеко не только политическими.

Как бы там ни было, герцог удалился в Ле Монтиль под Блуа и, кипя негодованием, снова сошелся с венецианцами, которые, по своему обыкновению, плели бесконечные заговоры.

Но вот однажды докатился слух, что Карл VIII собирается арестовать герцога Орлеанского.

Был ли слух правдивым? Этого никто никогда не узнает, потому что через два дня, 7 апреля 1498 года, король внезапно умер, ударившись лбом о притолоку низкой двери в одном из коридоров Амбуазского замка.

Вокруг сразу же заговорили об убийстве. Приближенные ко двору выяснили, что за полчаса до своей смерти король получил из рук какого-то итальянца апельсин и что он его съел.

Не был ли апельсин отравлен?

Об этом то и дело перешептывались и особенно после того, как Людовик Орлеанский, которого смерть короля вознесла на трон, поспешил, сияя от радости, к королеве, со словами ободрения и несколько преждевременной нежности.

Анна Бретонская, по словам историка, выказала «сильнейшее огорчение» смертью короля. В течение двух дней, запершись в своей комнате, она буквально каталась по полу, издавая громкие стенания и заламывая руки. Тем, кто стучался к ней в дверь, она заявляла, что «решила последовать за своим мужем». По этой причине она отказывалась принимать пищу.

Скорбь ее была столь выразительной, что людям, более умеренным по своей природе, все это должно было казаться сильным преувеличением.

— Подумать только, она так безутешно оплакивает мужа, который обманывал ее всю жизнь с каждой встречной потаскушкой, — поражались некоторые.:

— Скорее всего, — отвечали другие, — она оплакивает не столько короля, сколько утрату короны…

Когда она, наконец, вышла из своего уединения, двор был поражен цветом ее платья. Традиция требовала, чтобы французские королевы в случае траура облачались в белое <Раньше вдовствующие королевы до самой смерти носили белые одежды, и именно из-за этого цвета, символизировавшего верность усопшему, существовало понятие «белая королева», означавшее вдову короля.>, Анна же была одета во все черное. Она объяснила, что всегда ровный, не имеющий оттенков черный цвет символизирует постоянство в любви.

— Я лишилась всего — и жизни, и счастья! — горестно восклицала она.

Людовик XII, которому молодая королева в трауре показалась еще более прекрасной, стал часто навещать ее. По свидетельству Поля Лакруа, «король всякий раз заставал бедняжку в таком отчаянии, что иногда боялся не вынести этого печального зрелища. Чтобы как-то поддержать Анну, он напоминал ей об их былой дружбе и всячески старался предстать перед ней в лучшем свете. В ответ на это Анна рыдала пуще прежнего на глазах у того, кого любила, прежде чем вышла за Карла VIII…» <Поль Лакруа. Людовик XII и Анна Бретонская, 1882.>.

Людовик XII был так нежен и так настойчив, что королева в конце концов призналась своим приближенным, «как успокоительно он действует на нее своей удивительной доброжелательностью…».

Однажды, как сообщает Брантом, когда она плакала, сидя в окружении дам из своей свиты, а дамы, в свою очередь, «не уставали сетовать на то, что вдове такого великого короля трудно надеяться еще раз оказаться в той же роли, она сказала, что предпочтет всю оставшуюся жизнь быть вдовой короля, нежели согласится на более низкое положение; однако она не теряла надежды и думала, что сможет снова стать, как раньше, правящей королевой Франции, если пожелает. Думать так ей позволяли их прежние отношения с герцогом Орлеанским. Легко ли загасить пламя, которое когда-то разгорелось в душе?»

Новый король не знал, что и придумать, чтобы понравиться молодой здове. Он хотел бы осыпать ее подарками, но момент для этого был не очень подходящий, и он без конца ломал голову, чем бы доставить ей удовольствие. Будучи человеком деликатным, он, в конце концов, понял, что самое лучшее — это устроить великолепные похороны Карлу VIII.

Тело усопшего короля было препровождено в Париж и там выставлено на обозрение публике. Но так как путешествие в столицу длилось двадцать один день, народу было предложено лицезреть лишь манекен, правда, в богатейшем одеянии и с лицом, по свидетельству современника, настолько близким к оригиналу, «насколько это вообще возможно».

Затем, после торжественной церемонии в Соборе Парижской Богоматери, траурный кортеж проследовал через всю столицу в Сен-Дени. Толпы людей на улицах, в окнах домов и даже на крышах на протяжении нескольких часов с восторгом глазели на самых известных особ королевства, следовавших за катафалком.