— Вроде не видать… — пробубнил гном. — Странно. Поглядим, что завтра будет. Чует мое сердце, что они не оставили это дело просто так…
— Хватит разглагольствовать, слезай, — оборвал его рассуждения Конан. — Не век же тебе торчать на моей шее.
Гном поерзал, удобнее пристраивая крепкое седалище на шее варвара.
— Шея у тебя, друг мой, хоть куда, — заявил он и тут же очутился на земле. Потирая ушибленную ногу, гном со злостью глянул на варвара, и желтые узкие зрачки вдруг блеснули нехорошим пламенем. Но свирепый взгляд не относился к числу тех вещей, которыми можно было произвести на молодого киммерийца хоть какое-то впечатление.
Конан равнодушно уселся на землю, скрестив ноги в ременных сандалиях, и принялся ковырять в зубе грязным твердым ногтем.
— Скажи-ка, Алвари, — вдруг произнес он, — а что это ты делал в гирканских степях?
— Тебе-то что за печаль… — вздохнул гном.
— На всякий случай, — пояснил Конан. — Твой народец, насколько я могу судить, малочислен и обитает в горах…
— В непроходимых горах, где живут, кроме нас, одни лишь серые обезьяны… — с достоинством уточнил гном. — Все верно. Там мы и живем. Хоть и малочислен народ мой, но наделен могуществом, ибо сокрытое в недрах открыто нам.
— Так зачем же тебя, дружище, понесло в степи?
— Дело у меня было в этой проклятой богами Гиркании, иначе я бы из моих гор и носа не высунул.
— Какое дело?
— Для варвара ты слишком последователен и настойчив, Конан из Симмерии…
— Киммерии, — поправил Конан. — Зато терпением я не отличаюсь.
И он невзначай коснулся кинжала, висевшего в ножнах на его поясе. Алвари ни секунды не сомневался в том, что варвар при необходимости пустит оружие в дело. Поэтому он плюнул и в сердцах сказал:
— Чтоб тебя Эрлик унес, зануда-варвар. Слушай. Я расскажу тебе о золоте гномов. Но сначала скажи мне: ты понимаешь что-нибудь в драгоценностях?
— Изрядно. — Конан усмехнулся, — Через мои руки прошло немало блестящих побрякушек.
Гном с сомнением посмотрел на крепкие, покрытые шрамами руки варвара, потом пожал плечами и выразительно вздохнул.
— Что ж, много людей берут в руки один и тот же камень. И чем дальше, тем грязнее пальцы. Сперва это руки рудознатца, потом ювелира, потом торговца, потом богача, а под конец — вора…
— Каждый живет, как может, — философски произнес Конан. — Зачем мне тратить дни, сгибая спину над гончарным кругом или бороной, если боги наделили меня силой?
— На это можно возразить, однако я не стану этого делать, ибо бесполезно спорить, когда перед тобой женщина, дитя или варвар — и ту, и другого, и третьего отличает незрелость ума, что, в свою очередь, делает бесполезным любой спор…
Он покосился на Конанов кулак и торопливо сменил направление беседы:
— Если ты так искушен в драгоценных камнях, Конан, тогда скажи мне вот что: будут ли равны по цене один крупный бриллиант к два мелких, по весу ему равных?
— Нет, — тут же ответил Конан. — Крупный будет дороже.
— Да, вижу ты действительно кое-что понимаешь. Тем лучше. Легче будет втолковать то, что я собираюсь тебе поведать. Итак, золото гномов само по себе — огромное состояние. И оно неделимо. В этом его смысл. Если изъять оттуда, хота бы одну безделушку, ценность нашего сокровища сильно уменьшится. В нем заключена сила, ибо мы собрали все камни, соответствующие планетам, месяцам и стихиям нашего мира. Если умело пользоваться ими, можно оказывать определенное воздействие на звезды, а через это влиять и на происходящее на земле…
Конан зевнул. Магия в лучшем случае наводила на него скуку, в худшем приводила в ярость, поскольку он не понимал ее и испытывал перед ней суеверный ужас, которого стыдился.
— Словом, — заключил гном, — исчезновение даже одного камня сводит на нет смысл обладания сокровищем. Много лет назад людям удалось завладеть голубым камнем…
— Кому так повезло? — поинтересовался Конан. Он знал многих знаменитых воров и ожидал услышать знакомое имя.
Но гном отрицательно покачал головой.
— Это был бродяга, дезертир из туранской армии. Он скитался в наших краях и набрел на сокровище случайно. Видимо, он взял только один камень потому, что хотел идти налегке… Не могу сказать, что ему повезло. Его убили, как только он спустился с гор. Камень исчез. Много лет мы тайно разыскивали его. И лишь недавно до нас дошли слухи о том, что он лежит на алтаре в храме Матери Дождя…
— Вот оно что, — протянул Конан. — Теперь понятно. Ты отправился искать его в храм, а гирканцы выследили тебя.
— Именно. Ты делаешь успехи в построении логических цепочек, юный мой друг из Варварландии… — подтвердил гном покровительственно.
Конан растянулся на земле и шумно зевнул, с лязгом захлопнув челюсти. Минувший день был утомительным, а предстоящий не обещал отдыха, и потому нужно было как следует отдохнуть в темные часы.
— Я понял, — сказал он гному уже сонным голосом. — Ложись и спи. Завтра поговорим.
И тут же тихонько засопел, обняв, как девушку, свой длинный меч. Во сне лицо Конана смягчилось, губы приоткрылись, рот стал по-детски пухлым. Пушистые ресницы легли на загорелую щеку. Лунный свет подчеркивал высокие скулы, тонул в черноте нечесаных волос, разметавшихся по земле.
— Дитя и варвар, — пробормотал гном еле слышно, разглядывая своего спящего спутника. — Ох, не солгала древняя мудрость… Как такому втолкуешь?.. Варвар и дитя. Не хватает только женщины.
Он улегся немного в стороне от варвара, свернулся калачиком, подсунул под щеку кулак и сон сморил его.
Конан не проснулся бы и от топота табуна диких лошадей. Вряд ли разбудила бы его и гроза; разве что дождь пролился бы на него холодным потоком. Но от звука тихих, почти бесшумных шагов он пробудился мгновенно и крепче сжал рукоять меча.
Кто-то подкрадывался к ним из темноты. Вот он замедлил шаг, обходя камень, вот склонился над седельными сумками, осторожно потрогал их… Теперь обходит спящего Алвари и приближается к Конану.
— Стой, — негромко, но внятно произнес варвар. Незнакомец замер.
— Разведи руки в стороны и не двигайся, — приказал Конан, один прыжком вскакивая на ноги и направляя острие меча в сторону незнакомца. Таинственная ночная тень подчинилась. Мечом Конан поднял подбородок незнакомца, и лунный свет упал на его лицо. Он увидел светлые, широко расставленные глаза, копну криво обрезанных, видимо, кинжалом, пшеничных волос, приподнятых надо лбом простым кожаным ремешком, темным от пота. Брови и ресницы незнакомца были светлыми и выделялись на загорелом лице.
— Что ты здесь делаешь, мальчишка? — сердито спросил Конан, убирая меч, однако не теряя бдительности. Не по душе ему было это ночное появление.
Тихий грудной голос ответил:
— Я пришла с миром.
— Пришла? — Конан подскочил. Только теперь он заметил, что перед ним женщина, — так пристально следил варвар лишь за его руками — не потянется ли
за оружием. На молодой женщине была простая и удобная в степи одежда широкие штаны, заправленные в сапожки, куртка без рукавов и плащ с капюшоном. За спиной у нее в колчане был короткий степной лук со стрелами.
— Как тебя зовут? — спросил Конан, хмурясь.
— Сфандра. Я могу опустить руки?
— Опускай, — разрешил Конан.
Девушка тут же села на землю.
Угадывая, каким будет ее следующий вопрос, варвар молча придвинул к ней остатки своей скудной вечерней трапезы, и она немедленно принялась за еду, отрывая от лепешки зубами большие куски и жадно проглатывая их.
— Живот заболит, ешь помедленнее, — проворчал варвар и ткнул ее в бок своей кожаной флягой, на дне которой булькала вода.
Она взяла фляжку и опорожнила ее одним глотком.
— Спасибо, — сказала она, наконец, и вернула Конану флягу.
— Сыта? — осведомился варвар. Хотя утолить голод таким малым количеством пресного хлеба было невозможно, Сфандра кивнула.
— Тогда счастливого пути, Сфандра.
Она заморгала своими белыми ресницами. Конан скривился. Он не выносил женских слез. Послушать краснобаев, так женщина дарит любовь и наслаждение, а на деле у Конана вечно получалось совсем иначе: сперва они хныкали, потом требовали любви, а когда он уступал их настойчивым домогательствам (по правде сказать, в подобных ситуациях Конан никогда долго не ломался), начинали кричать, что отдали ему самое дорогое, и требовали денег.