- Смею вас уверить, господин офицер, мои клиенты - почтенные и славные люди, - твердо сказал Абулетес, который обрел наконец почву под ногами и заговорил увереннее. Такие диалоги ему приходилось уже вести не раз, правда, не с представителями королевской гвардии, а с жандармами рангом пониже.
Офицер с сомнением оглядел "славных людей". На него настороженно смотрели горбоносые и плосконосые, темноглазые и светлоглазые, узкие и широкоскулые липа, испещренные шрамами, расцвеченные клеймами, разукрашенные синяками и свежими ссадинами, изуродованные морщинами. У двоих или троих были вырваны ноздри, у пятерых не хватало ушей. Лишь одно лицо казалось по-настоящему красивым - это было лицо молодого киммерийца. Однако офицер не сомневался, что у юноши просто не было времени побывать во всех переделках, которые выпали уже на долю его товарищей по пансиону. Шрамы, клейма и морщины придут в свой черед и исполосуют эти правильные черты, изуродуют чистые щеки, избороздят гладкий лоб.
Качнув головой, офицер сердито сказал:
- У меня нет времени на пустые разговоры с тобой, трактирщик. А уж тем более - ближе знакомиться с этим сбродом. Скажу кратко: сегодня ночью какой-то дерзкий вор обокрал опочивальню сиятельной графини Зоэ, да простит мне госпожа, что я произношу ее чистое имя в этом поганом месте.
Зоэ была последней любовницей шадизарского градоправителя, знатного вельможи, состоявшего в кровном родстве с королем. Это была молодая пышнотелая и белолицая красавица с длинными белокурыми волосами. Про нее рассказывали, что она отличалась изощренной жестокостью и испытывала сладострастное удовольствие, насмерть забивая слуг длинным кнутом со свинцовыми шариками, зашитыми по всей длине кнутовища. В городе она вызывала всеобщую ненависть своим мотовством, высокомерием и почти неограниченным влиянием на градоправителя. Поэтому известие о том, что кто-то осмелился обокрасть эту женщину, послужило поводом для дружной овации и восторженного вопля, вырвавшегося одновременно из полусотни надорванных хриплых глоток.
- Молчать, - рявкнул офицер. - Нам известно многое, трактирщик. Нам известно, например, что была похищена алмазная диадема, старинная реликвия, привезенная для сиятельной Зоэ из самого Кхитая. След привел нас сюда. И что еще забавнее, друг мой... как бишь тебя?
- Абулетес, - пробормотал хозяин, который начинал чувствовать, что дело заходит слишком далеко. Опытным взглядом он смерил расстояние до стойки, прикидывая, успеет ли убрать бьющиеся предметы до того, как начнется всеобщая свалка.
- Какая разница, - высокомерно отозвался офицер. - Словом, этот подонок сейчас скрывается у тебя. Либо ты выдашь его сам, либо мы найдем его и арестуем.
- Господин, мне неизвестно об этой краже, - сказал Абулетес. - Я впервые слышу о ней от вас. Если вы считаете, что виновный скрывается у меня, - прошу.
Он прекрасно понимал, что примитивный обыск ничего не даст, и потому не очень-то беспокоился. И тут произошла катастрофа.
Поскольку солдаты вошли очень тихо и ожидаемая потасовка еще не началась, в верхних комнатах, предназначенных для ночлега, а также для свиданий с доступными девушками по доступным ценам, ничего не было слышно. По лестнице, громко стуча каблуками, сбежала эта проклятая дура Семирамис. Раскачивая широкими бедрами, еле прикрытыми полупрозрачным шелком ядовито-фиолетового цвета, она устремилась к Конану. Абулетес еле слышно застонал сквозь стиснутые зубы. На длинных черных волосах Семирамис, распущенных по такому случаю по плечам, возлежала та самая кхитайская диадема, о которой только что шла речь. Ошибиться было невозможно: алмазы сверкали даже в полутемном помещении, словно светились своим собственным светом. Две змеи из белого золота сплетались хвостами над узким лбом шадизарской потаскушки. Продетые сквозь змеиные тела кольца с длинными подвесками звенели при каждом движении головы, сплетая странную мелодию.
- Конан! - завопила она своим низким пропитым голосом и устремилась к молодому варвару. - Какая очаровашка! Ты просто чудо, и я навечно...
Тут только ее глаза привыкли к полумраку и она разглядела стоящих у входа солдат, застывших со своими пиками. Даже в темноте было заметно, что Семирамис побледнела.
Офицер расхохотался.
- Вот и решение загадки, - сказал он и обернулся к солдатам. - Взять ее!
Солдаты устремились вперед. Семирамис обеими руками вцепилась в диадему и помчалась обратно к лестнице, своротив по дороге столик и, судя по громкому крику боли, посадив себе на обольстительное бедро основательный синяк.
Мгновенным движением Конан вскочил, перевернув стол, схватил левой рукой табурет, а правой вытащил меч. Обрушив табурет на конический шлем офицера, он рассек мечом воздух и ловко отразил удар пики, направленный ему в грудь.
- Беги, Семирамис! - зычно крикнул он.
Солдаты, разъяренные сопротивлением, набросились на молодого варвара, который оскалил свои белые зубы и радостно устремился им навстречу. Копошась на полу, офицер, наполовину оглушенный, стонал:
- Девку хватайте, девку! Спасайте диадему! С вором разберемся после...
Но его никто не слушал. "Хорошенькая же дисциплина в королевской гвардии", - ошеломленно думал Абулетес, устремляясь к стойке бара. Он привык к тому, что солдаты жандармерии беспрекословно подчиняются своему начальству. К тому же жандармы всегда стремились вернуть похищенное в большей степени, нежели отловить и покарать преступника. Объяснялось это тем, что в жандармерии служили преимущественно простолюдины, которым платили за возмещение ущерба, а не за отрубленные головы. Что касается гвардейцев, то они, даже рядовые, большей частью происходили из благородных семейств и погоню за потаскушкой, пусть даже в украденной диадеме, почитали за дело презренное. Совсем другое - открытая битва. К их услугам был великолепный варвар с двуручным мечом, которым он орудовал с такой легкостью, будто то была бамбуковая палка.
Лишь двое или трое погнались за Семирамис. Обернувшись на верхней ступеньке, она с силой лягнула одного из них каблуком между ног. Солдат взревел от боли и повалился на своих товарищей. Пока они барахтались на полу у основания лестницы, потирая шишки и останавливая кровь, бегущую из носа, Семирамис уже исчезла.
Конан испустил свой боевой клич, от которого задрожали стены тесного помещения и зазвенели стеклянные стаканы за стойкой Абулетеса. В тот же миг кто-то запустил кружкой в масляную лампу, и комната погрузилась в полную темноту. Некоторое время во мраке раздавались лязг металла и треск дерева, потом послышались крики боли, стоны, вопли о пощаде. Наконец Абулетес нашел за стойкой глиняную лампу и начал стучать кресалом. Кто-то невидимый схватил его за руку, и тихий голос со странным акцентом прошептал ему прямо в ухо:
- Господин, лучше не делать эта.
Голос звучал мягко, но в нем таилась странная угроза. Абулетес счел за лучшее довериться чутью: кто бы ни был этот незнакомец, с ним лучше не портить отношения.
Свет зажгли гораздо позднее и совсем в другом месте. С улицы кто-то принес факел (оказалось - кофитянин с серьгой в ухе). В багровом свете предстала картина побоища. На полу лежал офицер, затоптанный в схватке насмерть. Несколько трупов в блестящих кольчугах плавали в лужах крови. Повсюду валялись пики. Бунчуки намокли в крови и вине и обвисли. Большинство солдат и часть посетителей исчезли бесследно. Один из раненых солдат жался в углу и метался взглядом от стены до выхода, видимо соображая, как же ему выбраться отсюда.
А на столе, болтая ногами в сандалиях, сидел молодой киммериец и от души потешался.
- Ну что, - сказал он, не обращаясь ни к кому в отдельности, кто-нибудь еще хочет со мной побаловаться? А то я не наигрался.
Ответа, как и надо было ожидать, не последовало. Раненый солдат в отчаянии прикусил губы, когда варвар гибким движением спрыгнул со стола и направился к нему. Похоже, гвардеец не сомневался - сейчас его прикончат. Однако Конан постоял над ним, хмыкнул презрительно и потыкал в него грязной сандалией, намеренно пачкая блестящую кольчугу.