Майор взволнован. Блестят его влажные глаза. Какую-то долю минуты он молчит, потом начинает речь на родном белорусском языке:

- Два года назад мы оставили любимую Белоруссию. Но я всегда верил, что непременно вернусь на землю, где родился. И вот вернулся! Нет слов, которыми можно было бы выразить радость от встречи с родным краем. И нет слов, которыми можно бы передать всю ненависть к извергам-гитлеровцам. Клянусь, что и впредь не пожалею своей жизни во имя окончательной победы над фашизмом! Пока в моей груди будет биться сердце, я буду истреблять гитлеровских захватчиков, мстить им за поруганную Белоруссию, за погибших сестер и братьев, за все, что они натворили на нашей земле...

По окончании митинга хотимцы долго не отпускают нас. Они расспрашивают о Москве, о том, как жила страна в эти трудные военные годы, что делают советские люди для окончательного разгрома гитлеровской Германии.

Вопросов много, а времени мало. Впереди нас ждут новые бои. Тепло прощаемся с хотимцами. Вдогонку летят пожелания здоровья, успехов в бою.

28 сентября мы овладели городом Климовичи. А утром следующего дня войска правого крыла 50-й армии вышли на восточный берег реки Сож и завязали бои за переправы и за плацдармы на ее западном берегу.

В тот же день части 369-й стрелковой дивизии, сломив сопротивление врага форсировали Сож и овладели городом Кричев.

А в первых числах октября оккупанты были изгнаны из города Чериков и еще из 80 населенных пунктов на западном берегу Сожа. Части 108-й и 110-й дивизий переправились через реку Проня и захватили плацдармы на ее правом берегу.

Далее, на подступах к Могилеву, войска армии встретили упорное сопротивление противника на заранее подготовленных рубежах. К этому времени мы имели значительные потери в живой силе и технике, слишком растянулись наши коммуникации. Армия получила приказ закрепиться на достигнутых рубежах.

Лето 1944 года. По решению Ставки 50-я армия передана в состав 2-го Белорусского фронта.

Во взаимодействии с 49-й армией приступаем к операции по разгрому могилевской группировки противника.

Войска находятся на подступах к городу. Еще 27 июня после трехсуточного боя части 139-й стрелковой дивизии полковника П. И. Морозова вышли к Днепру. Среди воинов подлинно праздничное настроение. Их стремительный удар заметно ослабил оборону противника и позволил нашим подвижным отрядам с ходу форсировать Днепр и захватить плацдарм на его западном берегу, в районах Стайки и Быхова Во второй половине дня мы овладели пригородом Могилева Луполово. Два полка обошли Могилев с запада и отрезали противнику пути отхода.

Перед решительной атакой города мы с командующим 49-й армией генерал-лейтенантом И. Т. Гришиным созвонились, согласовали ряд вопросов взаимодействия. Договорились после операции встретиться в Могилеве.

И вот все готово. Снова и снова все проверено. В 3. 00 28 июня начался штурм Могилева. Первыми ворвались в город соединения 121-го и 69-го стрелковых корпусов, а потом и остальные. Успешно действовали войска 49-й армии. Совместными усилиями мы быстро очистили город от противника.

На улицах еще шли бои, а мы с генералом Гришиным уже встретились. По старому русскому обычаю, трижды расцеловались и поздравили друг друга с победой.

- А знаете, Иван Васильевич, - сказал мне Гришин,- такие встречи остаются в памяти на всю жизнь...

Вместе прошли по городу. Привычная картина, какую после себя оставляли гитлеровцы: разрушенные кварталы, виселицы с трупами советских людей, расстрелянные старики, женщины, дети.

Повстречали нескольких жителей, провели в беседах с ними минут тридцать, а затем распрощались и разъехались каждый в свою армию. Нас о/кидали новые боевые дела.

В боях за Могилев был разгромлен 12-й армейский и 39-й танковый корпуса противника. Среди разбитых вражеских частей оказалась и гренадерская танковая дивизия СС "Фельдхернхалле".

10 тысяч убитых и раненых оставил враг на поле боя. Наши войска взяли три тысячи пленных, в том числе - командира 12-й пехотной дивизии генерал-лейтенанта Бамлера и коменданта Могилева генерал-майора Эдмансдорфа.

Пленных генералов привели ко мне. Вели они себя сдержанно. Говорили вяло. По всему видно, что война им осточертела. То и дело они повторяли, что их роль в ней уж не так велика, что они только исполнители воли фюрера. В общем, знакомый прием...

Спрашиваю, долго ли они строили оборону вокруг Могилева.

- Долго, - отвечает Эдмансдорф. - С марта месяца.

- Вокруг Могилева мы построили три кольцевые оборонительные позиции,вмешался в разговор Бамлер. -Дальнюю - в трех-четырех километрах от города, вторую - на его окраинах и последнюю - в самом городе. Подготовили к обороне дома на перекрестках и площадях. Некоторые кварталы заминировали.

- Наверное, чувствовали себя как за семью замками?- спрашиваю генералов.

- Во всяком случае, не думали, что город падет так быстро, - отвечает Эдмансдорф. - К тому же, как только началось ваше наступление, мы получили приказ фюрера, в котором он объявил Могилев неприступной крепостью германской армии.

- Как видите, крепость подвела фюрера, а заодно и вас.

Эдмансдорф молча разводит руками. Я говорю, что он, как бывший комендант, несет непосредственную ответственность за убийство тысяч мирных жителей Могилева, за разрушения в городе, и показываю ему захваченную в комендатуре папку с чудовищными по содержанию приказами, которые он подписывал и вывешивал на улицах в дни оккупации города.

-Я только солдат, - повторяет Эдмансдорф, нервно ломая пальцы рук.

- Учтите, - обращаюсь к Бамлеру, - вы тоже виновны в уничтожении советских военнопленных и мирных жителей, в разрушении наших городов.

Бамлер встал. Лицо его приобрело цвет пергаментной бумаги, губы затряслись. Он поднял руку с двумя вытянутыми пальцами и клятвенно произнес:

- Видит бог что мы, военные, в этом не виновны...

Почти на всем советско-германском фронте противник откатывается на запад. В районе Минска в окружение попала крупная вражеская группировка. Как раз, когда шли бои по ее уничтожению, мне позвонил командир 121-го стрелкового корпуса генерал Смирнов.

- Исполняющий обязанности командующего четвертой германской армией генерал-лейтенант Мюллер выбросил белый флаг и прибыл для переговоров об условиях капитуляции, - доложил он.

- Дмитрий Иванович, побольше бы таких известий, - кричу в трубку. Чудесный у нас урожай на гитлеровских генералов. А этот, видимо, оказался наиболее благоразумным, коль скоро выбросил белый флаг. Прошу немедленно доставить Мюллера ко мне.

Вид у Мюллера жалкий. Мундир весь в пыли, на нем только один погон. Видимо, от нервного напряжения Мюллер то и дело снимал очки и протирал их грязным платком, от чего стекла еще более мутнели. Обессиленный, опустился он на табуретку у моего стола и объявил:

- Господин генерал, трое суток я не имел во рту ни кусочка хлеба. Если можно, прошу накормить. Затем буду отвечать на все ваши вопросы.

Одному из наших офицеров я приказал отвести Мюллера в столовую. Возвратился он оттуда уже более уверенной походкой.

Мы сели за стол. Вскоре подошел член Военного совета армии генерал-майор А.М. Карамышев, и допрос начался.

Отвечая на наши вопросы, Мюллер показывал на карте районы сосредоточения остатков его армии, подробно сообщил о ее численности, огневых средствах, оснащенности, о моральном состоянии солдат. Затем, оторвав глаза от карты, посмотрел на меня:

- Господин генерал, в сложившейся ситуации я вижу только одну возможность спасти вверенных мне людей - это капитулировать. С этим и явился. Прошу объявить ваши условия.

- Вы приняли благоразумное решение, - отвечаю Мюллеру. - Жаль, что эта мысль не пришла вам раньше. Что касается условий капитуляции, то они самые обычные: полное разоружение и сдача всех ваших войск в плен. Обещаю всем гуманное отношение в духе международной конвенции.