Сколько малюсеньких крапинок, оказывается, на полированной поверхности книжного шкафа. Ничуть не меньше, чем было на том, что стоял тридцать лет назад у меня в детской. И каждая крапинка имеет какое-то свое, особое значение. Но разгадать это невозможно. А может быть, теперь - возможно?

Заходил шеф. На этот раз - сам. И не было шанса сделать вид, что меня нет дома. Принес тысячу баксов и целую гору бумаг. Я с ними поработал часок - и решил практически все проблемы, возникшие за время моего отсутствия. Сам себе удивился, до такой степени простым оказалось все то, над чем я раньше размышлял целыми сутками, а то и неделями. Но на работу я все же не выйду. И с бумагами пусть больше ко мне не приходят. Меня от них тошнит. И мой отпуск еще не закончился. И баксы мне не нужны.

Как колышется занавеска. Хочется просто лежать и смотреть на нее, не отрывая глаз. А цветок посередине так похож на сказочную царевну в кокошнике!

2 августа

Одна старая дворняжка на улице сказала мне, что Феликса уже пора кормить из блюдечка - овсянкой, куриным бульоном и даже тертой морковкой. Я так и поступил. Феликс ходит довольный.

Они смирились с тем, что раньше оговоренного срока я на работу не выйду, но теперь звонят мне по три раза в день и напоминают, что этот срок вот-вот истечет. Им мало, что по телефону я за несколько минут решаю все их глупые смешные проблемы! Они хотят, чтобы я находился на рабочем месте с 9.00 до 17.00. Этого я больше не хочу. Этого я не вынесу. Если они будут настаивать, я подам заявление об уходе. И дело не в том, что такому специалисту, как я, найти работу - раз плюнуть! Нет, я не буду искать новую работу. Я никогда больше не буду сидеть за компьютером. Я никогда больше не буду вести скучные разговоры и однообразные подсчеты. Я никогда больше не надену в разгар лета теплый пиджак и рубашку с жестким неудобным воротничком. Если мне нечего будет есть, я устроюсь дворником. Или ночным сторожем. Или гардеробщиком в библиотеку. Мне не так уж много надо. А все остальное время я буду смотреть на звезды. Или на облака, пронизанные солнечными лучами. Или гладить кончиками пальцев глянцевые черно-белые фотографии, на которых я так смешно улыбаюсь в окружении детсадовских друзей и подруг. Или вдыхать земляничный аромат старой маминой помады, найденной на антресолях вместе с закопченным чайником. Я буду ходить в рваных джинсах и старых кроссовках по незнакомым улицам родного города. Я буду часами лежать на заросших зеленой травой газонах, покуривая дешевые сигареты. Я буду разговаривать со старыми вислоухими дворняжками. Я буду свободен. И никому ничем не обязан.

3 августа

И я буду летать.

Ура, я буду летать!

Сегодня я в первый раз полетел.

Наверное, на самом деле я оставался в своей кровати.

Но мне казалось, что я летаю по-настоящему. Таким, какой я есть. Из плоти и крови.

Сначала я кружился по комнате. Кружился и смеялся. Заглянул за шкаф. Ничего интересного - только толстенный слой пыли и паутина. Облетел всю квартиру, заглядывая в самые потаенные уголки. Подразнил забавного паучка за книжным шкафом. Нашел свой любимый маркер, закатившийся далеко под диван. Только что проверил - он и правда там оказался. Хотя тогда мне это было абсолютно безразлично. Да и сейчас, пожалуй, тоже...

А потом я долго-долго летал под звездным небом - совсем не таким, каким оно мне виделось раньше. На самом деле оно расцвечено всеми цветами радуги. Оно искрится, мерцает, переливается. В него можно нырнуть, как в озеро. Нырнуть... и вынырнуть - счастливым.

"Что такое счастье?"

А потом меня взял за руку тот самый старик. Старик на углу. Старик у обувной мастерской. Старик у овощного магазина. Он не для того там стоял, чтобы я приглашал его в гости. Он там стоял для того, чтобы пригласить в гости меня. Теперь я знаю, как его зовут, но никому об этом не скажу. И даже не напишу в этом бывшем ежедневнике, где давно уже зачеркиваю жирными крестами отпечатанные типографским способом даты, а взамен шариковой ручкой вписываю новые. Потому что мои записи слишком длинные. И я обгоняю этот календарь. Календарь за мной не успевает. А имя старика на углу я все же не напишу. Даже в этом сошедшем с ума ежедневнике. Потому что все-таки нельзя исключать, что он когда-нибудь попадет в чужие руки.

Разве это важно - его имя?

Все мы знаем его - с двухлетнего возраста.

Только потом почему-то забываем.

А я побывал у него в гостях. Побывал в том мире, который снится нам - тоже с двухлетнего возраста. И который мы тоже с возрастом забываем.

Я не знаю, что со мной будет дальше, но точно знаю одно: я никогда больше не буду вести скучные деловые переговоры, никогда больше не буду приходить на работу к 9.00 и никогда (никогда!) больше не буду носить рубашки с жесткими накрахмаленными воротничками.

Только что приходила Людмилка. Устроила истерику. Прости меня, волшебная девочка. Прости и прощай.

5 августа

Пришлось все-таки подать заявление об уходе. В овощном магазине подрабатывает уборщицей десятиклассница по имени Надя. У нее тусклые бесцветные волосы, выпирающие ключицы и крупные грубоватые руки. Но она знает его имя. И она умеет летать.

* * *

- ДЕВУШКА, ПАЧКУ "ПРИМЫ", ПОЖАЛУЙСТА.

* * *

10 августа

Я лежу на заросшем зеленой травой газоне, одетый в заношенные джинсы, вытертую майку и грязные кроссовки. Одной рукой я обнимаю Надю, другой время от времени заношу разрозненные записи - то в блокнот для всяких мелочей,, то в бывший ежедневник бывшего незаменимого служащего престижнейшей фирмы. Эти две тетрадочки теперь для меня равнозначны. То, чего нет в одной, обнаружится в другой. И сейчас, перечитывая все, что я написал за последние два месяца, я ловлю себя на мысли, что был бы, пожалуй, не против, если бы кто-то еще это прочитал. Хочется оставить этот ежедневник прямо в густой зеленой траве - чтобы его случайно нашел какой-нибудь незаменимый служащий какой-нибудь престижной фирмы. Может быть, он что-то поймет.

Хочется. Но Надя не позволит. Она неисправимая эгоистка. А возможно, я на нее клевещу. Возможно, она просто знает намного больше меня. Ведь она же... Ее же... Ее не пришлось спасать. Ее не смогли похитить. Ни в семь лет, ни в двенадцать, ни в четырнадцать. И летать она умела всегда.