- Ну, как определить, в чем заключается чувство собственности у крестьянина-единоличника и насколько глубоко оно сидит в нем? Пока опыт протекает неопределенно, - сказал Капелов.

Мурель бодро возразил:

- Ничего. Исследуем. Опыт на то и опыт, чтобы относиться к нему терпеливо. Пусть он еще вглядывается в свое владение. Любование собственностью - это еще не самое страшное и не самое отрицательное в гамме собственнических чувств. Это любование состоит из радости, привычки, обеспеченного отдыха, стремления к уюту, конспиративной по существу, но понятной тяги каждого человека к знакомым вещам. Может быть, тут есть и эстетические моменты. Ведь можно же любоваться и предметами общественного пользования! Например, когда я ходил в публичную библитеку, я ни одной секунды не думал, совершенно не желал, чтобы она была моей. Я не испытывал никакой собственнической ревности к книгам и библиотечной мебели. Я охотно и радостно признавал право всех пользоваться библиотекой и в то же время я любил ее уют, ее порядок, распланировку, любовался ею, меня тянуло приходить в нее. Вообще, можно любить - и очень сильно - общественные учреждения. Ведь люди любят школу, театры, клубы, фабрики и так далее. Я лично часто любуюсь многими общественными местами. Например, я, как и все, любил многие улицы, сады, площади. Я чувствую, что связан с ними. В то же время нисколько не сержусь, когда скамья, на которой я хочу посидеть, временно занята другими. Я знаю, что она рано или поздно освободится, и я смогу на ней посидеть. Словом, я хочу сказать, что это любование сельскохозяйственным живым и мертвым инвентарем, которое мы наблюдаем в этом крестьянине, еще не является основой собственничества. Так можно любоваться, работая и в коллективном сельском хозяйстве, можно любоваться инвентарем и всем остальным, являющимся не единоличной собственностью, а собственностью коллектива. Интересно проследить те моменты, когда начинаются подлинные собственнические чувства, то есть этот психоз, который возведен в закон капиталистическим миром, а именно-сознание, что это "мое". Вот как это сделать? Как его вызвать в чистом виде? Оно, это сознание, ведь доходит до абсурда!..

Мурель вдруг засмеялся и с глубоким удивлением, удивлением, которое можно почувствовать, только живя, хотя бы и непродолжительное время, в Советской стране, отчетливо, по слогам произнес:

- "Мой лес"... Что это, в сущности, означает - "мой лес?" "Моя река"?! Ха-ха... "Мое поле"... Какой вздор, если вдуматься!.. "Мое поле"... Такое огромное поле, и вдруг один человек самодовольно и, главное, вполне серьезно говорит: "мое"... Это смешно!..

- Может быть, продолжать опыт? Опять отнять свинью? - спросил Капелов.

- Нет. Зачем? Какой смысл! Он будет мычать, стонать, проявлять первобытный примитивный инстинкт боли утраты. Нет, не стоит. Он будет реветь, ругаться. Это ведь ничего еще не доказывает - это результат привычки к собственности. Нарушение привычки вызовет психологический бунт это бунт мысли, привыкшей думать в определенном направлении. Это первичный конфликт на почве склонности к консерватизму любого живого существа. А ведь это известно - любое живое существо при известных обстоятельствах становится консервативным.

А такой консерватизм - это уже социальное явление, это ненависть к изменению, к нарушению привычного, боязнь не оказаться в худшем положении, чем то, которое есть. Как известно, это так же сильно в людях, как и стремление к новому, неизведанному. Революция и реакция - две силы, раздирающие на части человечество.

И до сих пор пока будут существовать классы, классовая борьба будет основой социальной жизни. Кто не знает этого? Так вот, как вызвать характерные социальные собственнические инстинкты, чтобы исследовать, насколько глубоко они сидят в нем? А скажите, пожалуйста, он что - не хочет идти в колхоз? Или как?

- Не знаю.

- Он был в колхозе?

- Нет, не был.

- А почему? Вы беседовали с ним перед опытом?

- Нет.

- Жалко. По-моему, следовало бы побеседовать. Ведь это интересно и важно.

- Что ж, это можно еще сделать. Мы можем пока исследовать другого, а этого освободить от солей и капель, фиксирующих его внимание на макете, и поговорить с ним. Опыт, может быть, будет прерван только на двадцать минут или на полчаса.

- По-моему, это надо сделать.

- Давайте.

Капелов подозвал Брусика, чтобы отдать нужные распоряжения о переводе крестьянина в другое помещение, об освобождении его от солей и так далее. Но в это время подошел Фоллет и спросил, не время ли второй раз рентгенизировать объект исследования.

- А когда вы сделали снимок в первый раз?

- До начала опыта.

- Ну что ж, пожалуйста, - сказал Капелов.

А вы уже знаете, на каких костях или тканях отлагается чувство собственности?

- Знаю. На ребрах. Отложения будут четкие. Ведь солями вы его освободили от всяких чувствований, так? Так вот, скажите Брусику, чтобы он не смывал этих солей, а я его сниму. Я думаю, что крестьянин привык к макету и стал собственником тут у нас, у всех на виду. Я внимательно следил за опытом и убежден, что он уже привык быть владельцем этого великолепного участка. Значит, снимки это подтвердят.

- Так ли это? - спросил Капелов.

Мурель задумчиво сказал:

- Я думаю, что Фоллет прав. Отложения будут. Ведь чувством собственности очень легко заразить любого человека. Это чувство легко прививается. В этом легко убедиться. Стоит любому человеку что-нибудь подарить или стоит ему что-либо присвоить себе, как он немедленно свыкается с мыслью, что это принадлежит ему, и он тут же начинает испытывать собственническую ревность и даже не позволяет прикоснуться. Есть такие люди, которым если подарить даже какую-нибудь мелочь, какой-нибудь карандаш, книжку, брелок или брошку, как они тут же не разрешают прикоснуться к ним. Они с напряжением ждут, когда кончится осмотр вещички присутствующими. Им уже кажется, что вещичка пострадает от чужих прикосновений: книжку запачкают, карандашик исцарапают и так далее. Многие, даже так называемые культурные люди в таких случаях грубовато и бесцеремонно забирают вещичку из чужих рук. Между тем через некоторое время они эту самую вещичку легко отдают, теряют или забывают о ней - разумеется, если она не имеет большой ценности и если вообще чувство собственности у ее владельца не имеет глубоких социальных корней. Что касается нашего крестьянина, то у него было достаточно времени, чтобы сжиться с мыслью, что это владение принадлежит ему, то есть чтобы чувство собственности стало социальным явлением, и если такое чувство относится к тем, которые отлагаются на костях или тканях, то Фоллету будет что снять.