Мальчики приостановились полюбоваться на паровоз и побежали дальше.

 — Ты уверена, что они не будут выходить на плат­форму?

 — Уверена.

 — Уж будто они тебя всегда так великолепно слу­шаются!

 — Костя, сказать вам по секрету? Не все-гда!

Он расхохотался:

 — С одной стороны — уверена, а с другой — не все­гда. Непонятно что-то.

 — В данном случае — уверена. Во-первых, сегодня вы мне помогаете.

 — Я? Каким же образом?

 — При вас никому не захочется получить замечание.

 — А на обратном пути? Когда я уеду?

 — На обратном пути будет действовать сила инер­ции. Костя, ведь это даже не из моего отряда ребята. Они сами захотели вас проводить — и меня охранять в лесу. Мы вернемся домой, солидно разговаривая.

 — Я вижу, ты неплохой психолог.

Светлана взглянула на маленькие часы-браслетку. Он сам подарил ей эти часики в прошлом году, после окончания седьмого класса. Вспомнились ее детская радость и недетское смущение. Видимо, перестарался — подарок показался ей слишком дорогим.

Ребята бежали к ним от станции с билетом и сдачей. Через несколько минут подошел поезд. Стоя у открытого окна, Костя увидел Светлану и мальчиков на платформе. Ребята все казались длинноногими, потому что были в коротких трусиках. Светлана стояла в середине, обни­мая тонкими руками желтые и лиловые ирисы. Цветы все наклонились головками в одну сторону. Букет был такой огромный, что, казалось, девочке тяжело его дер­жать.

Почему не взял цветы? Ей хотелось. Не такая уж трудная работа — отвезти их домой...

За станцией — поле, а дальше — лес, за лесом — красный флаг над березовой рощей. Утром и вечером вызывают какого-нибудь счастливчика «на флаг».

«Есть на флаг!» — И сияющий парень бежит к мачте. Много ли человеку нужно для счастья?

В тот момент, когда поезд трогался, Косте вдруг захо­телось не уезжать, остаться в лагере, сделаться опять вот таким голоногим мальчишкой.

Солнце выглянуло из-за тучки и зажгло разноцветны­ми огнями пионерские галстуки и Светланин букет.

Костя высунулся из окна, сняв фуражку, чтобы не унесло ветром.

Нет, станции уже не видно, только поле и лес — он ка­жется совсем темным против солнца. Сейчас Светлана и ребята пойдут этим лесом, солидно разговаривая.

Костя помахал фуражкой и обернулся — не заметил ли кто из пассажиров легкомысленного махания, в сущ­ности неизвестно к кому обращенного. Но вагон был почти пустой. Букет можно было бы положить даже не на верхнюю полку, а сюда, рядом с собой, и рассмотреть хорошенько Светланкиных любимцев — маленькие лило­вые ирисы.

Как-то они называются еще... да!.. «касатики». Лас­ковое такое название. Жалко, что не вспомнил раньше и не сказал Светлане — может быть, она не знает, ей по­нравилось бы. Или касатики другого оттенка, не лиловые, а голубоватые? Нет уж, пускай эти тоже касатики, к ним подходит.

Дым от папиросы осторожной тонкой струей тянулся к окну, а за окном стремительно обрывался.

В вагоне начинало темнеть. И в лесу теперь уже тем­новато становится... Хорошо, что у Светланы так много солидных провожатых. Может быть, выйдет им навстречу тот парень в широкополой шляпе — Толя, кажется, его зовут? — и будут говорить о своих лагерных делах... Светлана расскажет ему о беседе с лейтенантом... и до лейтенанта им уже не будет никакого дела, просто будут радоваться, что провели «мероприятие».

А может быть, и о мероприятиях им совсем не захо­чется разговаривать в такой чудесный вечер? Найдут те­му поинтереснее? С какой забавной гордостью и даже уважением смотрел этот самый Толя на Светланку, когда она говорила о Робсоне!

Сколько ей лет? Перешла на второй курс педучили­ща... Значит, если бы в школе — в девятый класс. Со­всем еще девочка. А в то же время... Впрочем, она стар­ше своих подруг.

И ведь руки у нее маленькие, но не слабые. Сейчас пожала твердо, энергично. И здоровается и прощается именно так, как нужно здороваться и прощаться — не­равнодушно.

Касатики... До чего выразительны иногда бывают на­звания цветов! Некоторые прямо даже какие-то сказоч­ные. Мать-и-мачеха, кукушкины слезки... Иван-да-марья.

Про иван-да-марью еще в детстве слышал трогатель­ную историю. Скромный темно-синий Иван уезжал куда-то, а желтенькая красавица Марья не хотела с ним рас­ставаться, бежала за ним и повисла у него на шее... И они превратились в цветок — чтобы не разлучаться.

Мудрый конец. В сущности, если бы они не преврати­лись в цветок, неизвестно еще, как обернулось бы дело.

Куда уезжал Иван? Вероятнее всего — на войну уез­жал. А что, если Марья так с ним прощалась горячо толь­ко из деликатности, чтобы не огорчать Ивана перед раз­лукой, не нарушать его душевного равновесия? Возмож­но, где-нибудь поблизости жил какой-нибудь Петр или Сидор, который ей гораздо больше нравился? Тогда — напрасно провожала. Если Иван когда-нибудь поймет, в чем тут было дело, ему больно будет вспоминать об этих проводах... Даже через много лет будет больно!

На березе первая желтая ветка — только одна во всем лесу.

Будто осень выглянула откуда-то потихоньку в холод­ное, пасмурное утро, мазнула желтой краской, а потом посмотрела на календарь — и раздумала.

«Что же я делаю? Зачем людям настроение портить в середине лета?»

И спряталась осень. А желтая ветка осталась. Висит ярким флажком и всем бросается в глаза. Поторапливает людей, напоминает им, что северное лето короткое.

Кому — сенокос не упустить, к близкой жатве гото­виться.

А ребятам о грибах говорит ветка, об орехах. Гуляй­те, купайтесь, загорайте — времени осталось не так уж много!

Орехов, кстати, здесь будет порядочно...

Светлана подпрыгнула, ухватилась рукой за лохма­тую двойняшку, притаившуюся под широкими листьями, притянула к себе... раскусила.

Нет, рановато еще: зернышки совсем маленькие, как подсолнухи. Нужно будет заметить это место, прийти с ребятами попозже.

Было воскресенье — у Светланы выходной день. Вы­ходной день получился неудачный. Съездила в Москву, никого из подруг не застала. Кто на даче, кто далеко уехал, на все лето. Думала, что Галя Солнцева вернулась из Крыма. Но нет, у Галиной мамы отпуск, оказывается, еще не кончился.

Светлане открыл дверь Галин отец, очень обрадовался — скучно ему было одному в пустой квартире.

Угостил яичницей собственного производства.

Делать в Москве было, в сущности, нечего. На улицах жарко и душно от асфальта, от каменных стен. Идти в театр или в музей какой-нибудь не хотелось.

Светлана уехала обратно — решила просто погулять в лесу. Погулять одна. До вечера. До темноты.

Может быть, и лучше, что вышло так? Утомительно быть все время на людях. Так бывало и раньше, в детском доме. Когда гостила на каникулах у Зинаиды Львовны или у Гали Солнцевой, всегда отдыхала в тишине. Впрочем, потом начинала скучать без ребят и с удовольствием возвращалась в привычный шум.

Зинаида Львовна приглашала приезжать по выход­ным дням.

Утром Светлана даже заколебалась. Но все не могла рассчитать, уехал Костя или еще там. Потому что если он еще там, может показаться, что она именно его хотела застать. А если его уже нет, странным покажется — взять и приехать сейчас же после его отъезда!

Между прочим, вот уже второй год Костин отпуск не совпадает с Надиным. Вероятно, поэтому Костя и был такой... невеселый. Неужели Надя не могла сделать так, чтобы совпало? Уехали бы куда-нибудь в Крым — или на Кавказ — вот как Галя со своей мамой.

Что-то красное мелькнуло под елками... Целое семей­ство мухоморов. До чего ж хороши! Прямо как сказочные принцы стоят: все в белом, в белых круглых ворот­ничках и красных шляпах с пупырышками.

Светлана по привычке оглянулась: хотелось, чтобы кто-нибудь полюбовался вместе с ней. Но тихо было в лесу. Она одна.

Вот сюда не нужно приводить ребят — мухоморам всегда достается от мальчишеских ног. Полетят разломан­ные шляпки, и вместо сказочных принцев — под елками крошево из грибов!..