— Ой, он ведь упадет! - мамаша рядом с Элис заволновалась.

Она держала на коленях толстенького малыша полутора лет и поила его соком из бутылочки.

— Не упадет, - равнодушно сказала Элис.

Ей стало неловко. Но что особенного в том, что мальчишка полез на дерево?

А если он в самом деле упадет, расшибется? По сути, тоже ничего страшного, ну набьет шишку, и что? Но Элис будет в этом виновата, все мамаши будут смотреть на нее осуждающе-укоризненно.

Плевать. Пусть лезет. Маркус уже забрался почти до середины дерева, выше человеческого роста. Обосновался там в какой-то развилке. Приставил к глазам ладони с согнутыми пальцами, будто смотрит в бинокль.

— Батарея! Огонь! - закричал он по-харвански. Элис смутилась. Нехорошо как-то. Надо будет ему объяснить, что в общественных местах лучше говорить по-скантийски.

Потом вернулись домой. Позанимались по новой книжке с часами. Маркус слушал плохо, вертелся, не очень-то его все это интересовало. Элис заставила его еще прочитать полстраницы вслух. Потом Тигренок включил видеон - с этим ничего не поделаешь, совсем запретить тоже нельзя, хотя Элис не нравилось такое времяпрепровождение ребенка. Здесь показывают слишком много детских мультиков. Некоторые дети вообще от видеона не отлипают. Тигренка удавалось пока хоть немного отвлечь, но ведь не будешь развлекать его весь день… да и разве может мама серьезно конкурировать с Синим Жирафом из детской передачи.

Элис сделала на ужин булочки с начинкой - только в духовку потом засунуть. Включила свой домашний циллос.

Сеть теперь заменяла ей очень многое - друзей, общение, общественную жизнь.

Она открыла редактор и прокрутив файл, нашла стихотворение, написанное позавчера. Оно еще не перегорело. На него еще было приятно смотреть. Наслаждаться. Смаковать.

Я слышу голос, слышу голос.

Сквозь сон услышанным больна.

Сквозь день вползает невеселость.

Как ночь темна…

Нет ни значения, ни смысла

В том, что сменились времена.

Я вижу снег, я слышу выстрел.

Как ночь темна…

Почему она всегда пишет ни о чем? То есть Элис, конечно, знала, о чем это стихотворение, и могла бы объяснить любую строчку. Запросто. Но ведь если это будут читать другие - нельзя каждому дать объяснения.

Потому что страшно писать о том, ЧТО НА САМОМ ДЕЛЕ? Страшно писать так, как есть?

О чем-то - страшно. А о чем-то - скучно. Пусть понимают, как хотят. Не все ли равно?

Мой друг не спит, колючи звезды.

Глухая, странная война.

Нас не услышат, слишком поздно.

Как ночь темна…

Свобода. Зарево рассвета.

Свой бизнес делает страна.

А мертвецы лежат под снегом.

И тишина.

Все-таки я написала хорошо, подумала Элис и несколько секунд упивалась сознанием собственного таланта. Как наседка, только что снесшая яйцо. Потом ей стало смешно, и она открыла Разговорник.

Он сразу мигнул тревожным, оранжевым светом. Сообщение было от мамы. Оставила она его сегодня днем.

"Эль, с Йэном очень плохо. Как появишься дома, позвони мне, пожалуйста".

Элис нахмурилась. Взяла телефонную трубку. Циллоса дома у мамы, конечно, не было - откуда? Она заходила в библиотеку иногда, чтобы пообщаться с дочерью или написать ей письмо. А сейчас мама, наверное, дома… или в больнице - раз с Йэном плохо?

На пробу Элис набрала домашний номер. Мама подошла сразу.

— Эль? Привет, доченька.

Голос какой-то безжизненный.

— Мам, что случилось?

— Я не могу говорить. Я сейчас зайду к соседям и от них напишу. Жди.

Элис положила трубку. Не может говорить… это еще почему? Интуитивно Элис догадывалась - почему. У нее всегда была сильная интуиция - досталось по наследству. Как и у мамы.

Вспыхнул квадратик вызова.

"Эль, ты здесь?"

"Да, я здесь. Что случилось?"

"Йэна выписали из больницы. Он умрет. Врач сказал - не больше двух недель. Инфаркт был очень обширный, и аритмия… он не встает. Я забрала его домой, он не хотел в больнице. Он знает все, но я не хочу об этом говорить при нем. По телефону".

Элис еще раз перечитала слова. Безжалостные. Если бы мама говорила это вслух, возможно, она бы плакала, у нее бы срывался голос, а так - сухо, канцелярскими фразами.

"Мам, но неужели ничего нельзя сделать? Например, в Урби-Люкс, в центр нанотехнологии - ведь он же не закрыт, кажется?"

"Все это стоит денег. Больших. Пойми, бесплатной медицины у нас почти не осталось".

"Может, я могу помочь как-то?"

"Нет, Эль. Не думай. Я все просчитала. Это около 100 тысяч".

Элис закусила губу. Таких денег у нее не будет никогда. Собирать, как это делают некоторые теперь - на лечение? Но где, как? И кто будет сдавать деньги для пожилого по сути, одинокого мужчины?

У нее есть деньги, она отложила немного. Тигренку на велосипед. И на Рождество. Около пятисот уже накопилось. Смешно…

Маме плохо… очень плохо. Она совсем одна. И что будет, когда он умрет?

Тигренка можно взять с собой. На работе - договориться. Уволить, конечно, могут, за такие капризы - а подумаешь, не очень-то и хотелось. Не Бог весть какая ценная работа.

"Мама, я приеду. Постараюсь уже на днях. Как получится. Я приеду".

Все перевернулось, когда Элис училась на первом курсе Высшей Медицинской школы, в Анграде.

Ей было 18 лет. Она закончила школу, прошла год срочной социальной службы. Поступила в высшую ступень, с неясными романтическими юношескими мечтами - космическая медицина, врач в дальней звездной экспедиции или на одной из колоний… или, может быть, она станет монахиней-даритой и поедет в миссию на Сёгор, работать с умирающими от инфекций - в наше-то время - ребятишками в джунглях. Мир раскинулся перед ней - огромный, тревожно-манящий, в нем было так много дела, так много точек для приложения сил… Любовь? Само собой. Все появится и придет само собой, по Божьей воле, и любовь, и дети, но главное - выбрать свою дорогу. Элис была уверена, что дорогу она выбрала правильно.

Тогда впервые заговорили про Обновление. Кажется, в этом же году произошло первое кардинальное изменение в жизни общества - был расформирован Коллегиум Архиепископа, и сам новый, недавно сменившийся архиепископ Тиссе, по традиции - хавен - отстранен от государственных дел. Элис этого почти не заметила, хотя взрослые что-то там переживали, кипятились. Власть полностью сосредоточилась в руках Императора и Диаконий.

Элис было все равно. Она зубрила с помощью меморики анатомию, гистологию, физиологию, сдавала зачеты, до ночи сидела над микроскопом или копалась в трупе, в формалиновой вони.

Обновление? Даже еще и лучше. Кроме прочего, Элис приходилось зубрить и основы обществоведения, и теологию, и пожалуй, лучше, если не надо будет запоминать и конспектировать все эти дурацкие энциклики, написанные так обтекаемо, что и не поймешь, о чем там речь-то идет. Кому это вообще надо? Зачем это будущему врачу?

И вообще, конечно, у нас много недостатков, это ясно каждому. В последние годы стало много заманчивых журналов, каталогов из Сканти. Там каждый безработный имеет машину - а у нас? Там - синее небо, смеющиеся, раскованные, счастливые люди в ярких добротных одеждах (у нас эти одежды продают с рук, нелегально, меняют на разные дефициты - конечно, тем, у кого эти дефициты есть), там свобода и демократия. А что у нас? Серость, сплошная серость, головная боль от зубрежки, больничные палаты, трупы в анатомичке, переполненный вагон монора, очереди, работа, работа…

Это были даже не мысли - смутные ощущения. В те поры почти у каждого были такие ощущения, Элис это знала. Никто особенно их не выражал… просто так уложилось в голове как-то: там, у них - хорошо, у нас - плохо.

Это не имеет значения. Это, конечно, наша Родина, и мы ее любим. Мы помним героические подвиги наших предков. Мы не отрицаем того, что все-таки строй Сканти несправедлив, и что богатство Сканти изначально создано ограблением колоний, а сейчас - косвенным ограблением бедных стран.