Я впервые попал в Нью-Йорк, и потому мне трудно было проследить путь, проделанный Диком к тому маленькому ресторанчику где-то в районе Гринвич-виллидж, о котором он успел лишь сказать, что это, конечно, не "Плаза", где бывают кинозвезды, но вполне уютно и прилично.
Швейцар в золоченых позументах распахнул дверь и поклонился. Потом он закрыл дверь, проводил нас к гардеробу и передал из рук в руки темнокожему мужчине средних лет, тоже в золоченых галунах. У входа в зал нас встретил метрдотель: в черном сюртуке, с гладко зачесанными редкими волосами, он был воплощением непробиваемой уверенности в собственной неотразимости, и я подумал, что он вполне мог сойти за премьер-министра какого-нибудь не очень большого европейского государства.
Дик Грегори, нисколько не обеспокоенный солидностью метрдотеля, шагнул в зал и, вытягивая голову, что-то поискал глазами.
Убедившись, что все на месте, он довольно ухмыльнулся и сказал:
- Спасибо, Гарри, что вы сохранили столик в неприкосновенности!
- Вы же просили меня об этом, мистер Грегори! Я сейчас пришлю официанта.
Мы сели за столик на двоих, отгороженный от почти заполненного даже в столь раннее время зала деревянной панелью, увитой какими-то экзотическими лианоподобными ветвями, усеянными крошечными, как колокольчики, голубыми цветами.
Пока Дик на собственное усмотрение выбирал блюда, предварительно осведомившись, не придерживаюсь ли я по утрам диеты, мы не разговаривали, но стоило официанту отойти, как буквально набросились друг на друга.
- Как живешь, Олег?
- О'кей, Дик. А ты?
- Я думаю, что неплохо. Работы много, а это главное. Когда у человека есть работа и он ее любит - значит, он живет не напрасно.
- Ты завел собственный офис?
- О, давно. Знаешь, у нас, если хочешь иметь солидные заказы, ты должен иметь солидное лицо. У меня даже есть несколько репортеров, впрочем, чаще всего их роль заканчивается в тот момент, когда они выложат необходимую информацию. У ребят лисьи физиономии и собачий нюх. К тому же я им хорошо плачу, и гонорар зависит в прямой пропорции от ценности сообщения. Они это хорошо усвоили, так же, как и то, что я их никогда не надувал...
- И все же, это неблагодарная роль для журналиста - таскать каштаны из огня для других.
- Не согласен. Кто-то, более талантливый, должен делать главное. Тем более в нашем газетном мире знают имя Дика Грегори. Оно само по себе гарантия первосортности материала.
- Извини, Дик, где здесь телефон-автомат? - перебил я Грегори, поняв, что больше не в состоянии терпеть, хотя и дал себе слово, что, пока не встречусь с Диком, не стану звонить ей.
- Там, где мы сдавали пальто, слева. Возьми монеты!
Я вышел в вестибюль и легко нашел кабины. Одна из них была, на счастье, пуста. Набрал номер. Пока никто не брал трубку и далекий зуммер эхом возвращался ко мне, сердце у меня стучало с такой неистовой силой, что я ощущал его удары в горле. Совсем как после трудного заплыва, когда ты отдал всего себя до конца..
- Вас слушают. - Холеный женский голос даже отдаленно не напоминал мягкий, сладкий голосок Натали. - Вас слушают!
- Доброе утро, - сказал я как можно равнодушней, ибо уже догадался, что трубку взяла Любовь Филипповна, мать Наташи. Она не слишком одобрительно относится ко мне, хотя мы еще не имели возможности встретиться, - семья Наташи несколько лет жила в Нью-Йорке, где отец работал в советском торгпредстве. - Я бы хотел услышать Наташу.
Теперь настал черед онеметь Любови Филипповне, конечно же, знавшей о моем приезде. Я не стал торопить, хотя меня так и подмывало крикнуть: "Да позовите же Натали!"
Но моя Натали сама услышала мой внутренний глас.
- Ты? - раздалось в трубке.
У меня перехватило дыхание.
- Я, Натали... Я, мой родной... моя Сказонька...
- Где ты? В Нью-Йорке?
- Нет, я скоро вылетаю... Еще в Вашингтоне... Буду и обеду... - Все это произносил мой язык под диктовку разума, а сердце просто обливалось кровью от этой чудовищной лжи и спокойного, ровного голоса. О, кто тебя создал, человек?!
- Уже больше ничего не случится?
- Ничего, мой родной, обещаю.
- Я сажусь под дверью и жду, Я не сдвинусь с места, пока не увижу тебя.
Я знал Наташку: она действительно усядется под дверью, как собачка, и будет прислушиваться к каждому шороху, к каждой остановке лифта на этаже. Отговаривать я не стал, это было совершенно бесполезно.
Вернулся в зал, сел за стол, и Дик сразу уловил перемену в моем настроении:
- Что-то случилось?
- Ничего, кроме хорошего, самого прекрасного, - ответил я и улыбнулся.
- Если ты улыбаешься, значит, и впрямь о'кей. Тогда - за встречу!.. Ты когда намереваешься отправиться в Лейк-Плэсид? - спросил Дик.
- Завтра. Вот только пока не решил, как туда добираться. Городишко-то, как мне ясно, где-то у черта на куличках, советовали даже лететь через Монреаль - оттуда ближе.
- Если завтра, то поедем со мной. Я тоже качу в те края. - Последние слова Дик произнес с ожесточением.
- Ты аккредитирован на Играх?
- Нет, в этом нет необходимости. Ты ведь знаешь - я политический обозреватель.
- Тогда что влечет тебя в те места, куда даже "Нью-Йорк таймс" не советовала ехать согражданам?
- Работа, Олег.
- Ты говоришь загадками.
- Нет, я излагаю истинные намерения, но... не раскрываю цель. Нет, нет, не думай, что я таюсь от тебя, - мы с тобой живем на разных политических планетах...
- Но на одной земле..
- Это я помню хорошо. Именно это и заставляет меня лезть головой в петлю, черт возьми!
- Снова загадки... Не болит ли у тебя голова от... от излишних возлияний минувшей ночью, которую, как я правильно догадался, ты провел не у себя в постели?
- Голова болит, но вовсе не от перепоя, если я правильно понял твои слова. Почти не пил, но мне пришлось много работать. Я уперся в тупик, хотя знаю, что выход из лабиринта существует. Больше всего боюсь, меня просто охватывает ужас, что кто-то уже готовится выйти на свет божий и устроить... словом, я на распутье. Ничего, понимаешь, ничего не могу поделать! Такого со мной не случалось никогда... даже когда занимался Уотергейтом. Кстати, мне недавно довелось выступать в одном южном колледже вместе с Никсоном. Он подошел ко мне после встречи и сказал: "Никогда не мог предположить, что вам удастся докопаться!" Я ответил ему: "Здесь нет ничего особенного, я лишь журналист и обнаружил самые кончики ниточек, ведущих к тайне. Не больше! Дергали за них уже другие!" Сейчас же у меня исчезли даже кончики ниточек, а ведь еще несколько дней назад я был уверен, что держу их в руках!