Изменить стиль страницы

Последнее письмо не было датировано, но Деннис получил его в субботу, за день до смерти миссис Кобб.

Дорогой Деннис!

Не знаю, как долго ещё я смогу выдержать, – я имею в виду эти стуки. Волонтеры (так здесь называют тех, кто приходит бесплатно помогать в музее) ничего не слышат. Я одна их слышу. Я сказала доктору Талу, и он велел мне несколько дней не принимать лекарств, но ничего не изменилось. Я всё равно слышу звуки, правда лишь тогда, когда я одна. Не хочу говорить Ларри. Он подумает, что я сошла с ума. Музей открыт в пятницу, субботу и воскресенье, и тут будут ходить люди. Я подожду до понедельника, и, если всё останется так же, я от этой работы откажусь.

Мама

P. S. Сейчас их опять не слышно.

Получив в субботу письмо, Деннис позвонил доктору Галифаксу и купил на понедельник билет на самолёт. В воскресенье ночью она умерла, и её лицо было искажено от боли – или от чего-то ещё? Она была напугана до смерти, решил Квиллер. Чем? Или кем?

После этого последнего письма он не спешил ложиться в постель, где над ним будет нависать чудовищная спинка. Он решил спать на кушетке, но вначале провести эксперимент, который будет состоять в следующем: он досидит до полуночи, включив во всех комнатах лампы и люстры и поставив магнитофон на полную мощность. Затем ровно в полночь всё выключит и будет сидеть в темноте и слушать.

Выполняя первый этап своего плана, он прошёлся по квартире, щёлкая одним выключателем за другим и зажигая все лампы. В прихожей загорелось только две свечи. Накануне ночью их было четыре. Час назад – три. Он фыркнул в усы. Электричество, которое отказывалось выполнять свои обязанности, выводило его из себя, но идти искать запасные лампочки не было настроения.

В любимом клетчатом купальном халате и в шлёпанцах из лосиной кожи было очень уютно. Он угостил кошек сардинкой и сварил себе ещё одну чашку кофе. Потом вставил кассету с «Отелло» в магнитофон и уселся в синее бархатное кресло перед камином. Огня он разжигать не стал: потрескивание поленьев только мешало бы восприятию музыки.

На этот раз он рассчитывал прослушать запись от начала до конца, не прерываясь. К его ужасу, как раз когда в первом акте Отелло и Дездемона подходили к любовному дуэту, раздался телефонный звонок. Квиллер приглушил звук и пошёл в спальню к телефону.

– Квилл, это Ларри, – сказал энергичный голос – Я только что разговаривал по телефону с Деннисом Гафом. Спасибо, что помог ему с отелем. Он говорит, что номер очень хороший.

– Надеюсь, они не дали ему люкс для молодоженов с круглой кроватью и атласными простынями, – угрюмо произнёс Квиллер, злясь на досадную помеху.

– Он в президентских апартаментах – единственном номере с телефоном и цветным телевизором. На завтра всё устроено. Сьюзан с ним позавтракает, мы с Кэрол обедаем с ними обоими. В музее всё в порядке? Тебе там удобно?

– Думаю, если я буду спать на этой штуковине, которая стоит тут вместо нормальной кровати, у меня начнутся кошмары.

– Эта штуковина, Квилл, – шутливо пожурил его Ларри, – бесценная кровать генерала Гранта, которая была сделана столетие назад для Всемирной выставки! Посмотри, какого качества розовое дерево! Посмотри, какая отделка! Посмотри, какая патина!

– Как хочешь, Ларри, спинка у изголовья похожа на дверь в мавзолей, а я ещё не готов ложиться в гроб. А помимо того, всё хорошо.

– Тогда спокойной ночи. Денёк выдался горячий, да и прошлой ночью никому из нас не удалось выспаться. Я наконец нашёл, кто ещё понесёт гроб, и поэтому сейчас я собираюсь пропустить свой заслуженный стаканчик и лечь на боковую.

– Один вопрос, Ларри. Ты на прошлой неделе видел Айрис в часы работы музея?

– Я нет, но Кэрол видела. Она говорила, что Айрис выглядит усталой и озабоченной, – это наверняка после результатов анализов, и, может быть, сказалось напряжение, связанное с открытием нового магазина. Кэрол посоветовала ей прилечь.

Квиллер вернулся к опере, но любовный дуэт он уже пропустил. С досады он выключил магнитофон, проверил, где коты, погасил свет и растянулся в синем кресле, положив ноги на скамеечку. Сидя в темноте, он начал ждать – ждать и прислушиваться, не раздадутся ли постукивания, стоны, громыхания и вскрики.

Через четыре часа он внезапно открыл глаза. У него затекла шея, оба сиамца лежали у него на коленях, и от их тяжести одна нога совершенно онемела. Сонные, они весили в два раза больше, чем на весах у ветеринара. Квиллер захромал по комнате, поругиваясь и притоптывая онемевшей ногой. Если в стенах и были какие-то звуки, он проспал их в блаженном бесчувствии. Последнее, что задержалось в памяти, – телефонный звонок Ларри.

Мысленно возвращаясь к разговору, он вспомнил, что в нем было что-то его обеспокоившее. Ларри упомянул о людях, которые должны нести гроб. Он сказал, что нашел, «кто ещё понесёт гроб». Что же он имел в виду, подумал Квиллер, когда говорил о ком-то «ещё»?

Еле дождавшись семи часов, он позвонил Ланспику в загородный дом и безо всякого вступления сказал:

– Ларри, можно задать тебе вопрос?

– Конечно. Что ты хотел?

– Кто понесёт гроб?

– Трое членов совета музея и Митч Огилви – это помимо тебя и меня. Почему ты спрашиваешь?

– Просто чтобы знать, сказал Квиллер. – До этой минуты никто даже не намекнул, что я буду нести гроб, – я не возражаю, ты же понимаешь, – но хорошо, что я хотя бы случайно узнал об этом.

– Разве Сьюзан с тобой не разговаривала?

– Она довольно долго говорила со мной о розовом замшевом костюме, и о гробе с розовой обивкой, и о розовых цветах, которые везут из Миннеаполиса самолётом, но ни слова не сказала о том, кто понесёт гроб.

– Извини, Квилл. Это создаёт для тебя какие-то проблемы?

– Нет. Никаких. Я просто хотел знать.

На самом деле это создавало вполне определённую проблему. Требовался тёмный костюм – у Квиллера такового не было уже двадцать пять лет. Ни в годы безденежья, ни во времена недавно приобретённого достатка он не находил обширный гардероб необходимым для своего образа жизни. В Мускаунти он мог обходиться свитерами, ветровками, твидовой спортивной курткой с кожаной отделкой и тёмно-синим блейзером. В данный моменту него был один костюм светло-серого цвета, купленный перед свадьбой Айрис Кобб и Флагштока, на которой он был шафером, С того памятного события костюм так и провисел в шкафу.

Ровно в девять часов он позвонил в магазин мужской одежды Скотта, расположенный в центре Пикакса. и сказал:

– Скотти, мне срочно нужен тёмный костюм.

– Насколько темный, пр-р-риятель, и как ср-р-рочно? – спросил хозяин магазина. Говоря с Квиллером, он любил произносить раскатистое шотландское «р», потому что тот всегда подчеркивал, что девичья фамилия его матери была Макинтош.

– Очень тёмный. Я должен буду нести гроб, а похороны завтра утром в десять тридцать. У тебя найдётся портной?

– Ага-а, но не могу сказать, сколько ещё он тут пр-робудет. Он собирался пойти к доктору. Приходи прямо сейчас, он тебе всё сделает.

– Я не в Пикаксе, Скотт. Я сейчас живу на ферме Гудвинтеров. Ты не можешь его задержать на полчаса? Пообещай этому парню денег!

– Ну-у, он упр-р-р-рямый шотландец, но я постараюсь.

Квиллер помчался за бритвой, мазнул щеки кремом для бритья и порезался. Как раз когда он, вполголоса поругиваясь, пытался остановить кровь, звякнул медный дверной молоточек.

– Чёрт бы побрал этого Бозвела! – сказал он вслух. Он был уверен, что это тот самый докучливый Бозвел. Кто ещё мог прийти в такой час?

С полотенцем на плечах и с одной намыленной щекой он двинул в прихожую и рывком открыл дверь. На крыльце стояла испуганная женщина, держа тарелку с печеньем. Она в смущении прикрыла лицо рукой.

– Ой, вы бреетесь! Простите меня, мистер Квиллер, – мягко проговорила она, растягивая слова, как это делают южане. Каждая фраза звучала очень мелодично и произносилась с ударением на последнем слове и с неуверенной интонацией, как будто она задавала вопрос. – Я ваша соседка, Верона Бозвел. Я вам свежего печенья принесла на… завтрак. – Это звучало очень мило здесь, в Мускаунти, в четырехстах милях к северу от самого Севера, но у Квиллера не было времени умиляться.