Всего лишь на секунду отвернулся младший лейтенант, чтобы глянуть в окно - показалось, что кто-то направляется к дому, и тут же услышал отчаянный крик Сташевской:

- Тенгиз!

Одним прыжком Гринько оказался около Валиева и вывернул ему руку. Звякнул о пол нож.

- Э, голуба, так не годится. Мы же условились поговорить. Симпатичная финочка. Сам смастерил? Спасибо вам, Тамара, что уберегли его еще от одной глупости. Он и так наделал их больше, чем нужно.

- И ты с ним заодно! - взвизгнул, упираясь, Валиев.

- Тихо! Кому говорю? Горячая кровь... Остынь! Я же могу и рассердиться. - Гринько спрятал финку в карман, а вместо нее вынул сопелку из вербы. - Сына бы постыдился! Не бойся, мальчик, папка пошутил. Бери дудочку, вот так. А ну подуй! Ах, как поет. Ну, убил бы ты меня, Валиев, и была бы тебе высшая мера наказания. Благодари жену, она у тебя умница, да дураку досталась. - Инспектор вздохнул. - А чтоб не было между нами больше недоразумений... - Гринько открыл окно и свистнул. Из-за кустов смородины в палисаде выступили два милиционера. Он махнул им рукой, мол, все в порядке, и повернулся к Валиеву. - Как видишь, я тут не один. Продолжим наш разговор.

- Не о чем нам говорить. Все брехня! Поклеп! И вообще, пусть Тамарка выйдет.

- Да нет, вместе начинали, вместе и закончим. А разговор у нас, Валиев, будет такой. Слушай и мотай на ус...

4

На брошенный хутор Лыськи прибыли в сумерки. Валиев привел к полуразрушенной саманной хате, над которой сохранился кусок почерневшей от дождей камышовой крыши. Под кучей гнилой соломы обнаружилась крышка.

- Тут?

Валиев молча кивнул. Вид у него был жалкий. Кудрявый чуб свисал на лоб грязными клочьями, глаза запали.

Майор Гафуров подозвал понятых и приказал Гринько откинуть крышку. Из погреба пахнуло смрадом и сыростью. Вниз вела деревянная лестница. Выделенные начальником Самарского горотдела милиции оперативники столпились около лаза, тихо переговариваясь.

- Слушайте и смотрите, - сказал Гафуров понятым, молодым супругам, которые чувствовали себя несколько растерянно в необычной для себя роли. Потом подпишете протокол. Валиев, что в погребе?

- Мешки. Три штуки.

- А в мешках?

- В двух - шерсть в конусах, японского и бразильского производства, в третьем - акрил в бобинах, тоже импортный. Откуда именно, я не помню...

Гринько выскочил из погреба, переводя дух, словно вынырнул из воды. За ним выбрались понятые.

- Ну и тайничок, черт бы его побрал! - воскликнул Гринько. - Очуметь можно. Там три куля, товарищ майор. Завязанные. Еще кадка в углу, на дне остатки гнилой капусты под гнетом. Видно, от бывших хозяев этой халупы осталась. Вот она и смердит.

- Крышку на место. Притрусите. А теперь, товарищи, по местам! Курить запрещаю. Сержант, задержанного отведите к машине. Понятых прошу за мной.

Милицейский "газик" стоял за развалинами с таким расчетом, чтобы его нельзя было заметить с дороги, "Волга" Чижика - за кустами терна.

Час назад, когда стало ясно, что в перспективе вырисовывается бессонная ночь, Гафуров приказал Димке двигать домой, но встретил такой умоляющий взгляд, что в конце концов заколебался.

- Не имею я больше права держать тебя тут, - сказал он. - Мало того, что на работе выругают, так еще родители твои... Они же не знают, куда ты запропастился. Да и знали бы - немного радости.

Димка подумал, что родителям как раз не помешало бы знать, потому что они никак не могут понять, что сын давно вырос. До сих пор обращаются с ним как с ребенком.

- Хорошо, - махнул рукой майор. - Домой поедешь утром. Но имей в виду: язычок на крючок.

Так Чижик оказался в Лыськах.

- Это тот, за кем мы гнались? - шепнул он, показывая на Валиева.

- Тот, Дима, тот. А что?

- Обычный.

- Конечно, - сказал Гафуров. - Обычный. Рога у них не растут. А только этот обычный сегодня пытался пырнуть Гринько финкой.

Чижик невольно оглянулся вслед Валиеву и поискал глазами Гринько. "Ловкий мужик, - с завистью подумал он. - И, наверно, смелый - финки не побоялся. А если бы на меня?"

Понятые разместились на заднем сиденье и сразу же зашептались. Видно, их тоже заинтересовало ночное приключение, и теперь они делились впечатлениями. Чижик, не зная почему, подмигнул им. "А что, если попроситься? - вдруг подумалось ему. - Возьмут или нет? Конечно, в милицейских делах я мало что смыслю, но ведь шоферы и им нужны. Работать в милиции, конечно же, интересней, чем возиться с пассажирами. Особенно когда сядет такой себе франт, что и смотреть противно".

Над степью сгустилась ночь. Ветер шелестел шершавыми кукурузными листьями, раскачивал акации на бывшей хуторской улице. Вдали, над оврагом, висел щербатый месяц. Убаюкивало.

Гафуров тем временем думал о Валиеве. За долгие годы службы в милиции он насмотрелся на преступников самого разного рода. Одни, даже убедившись, что проиграли, все отрицали, вели себя нагло, надеясь таким образом скрыть собственное бессилие; другие пытались выгородить себя за счет соучастников; третьи впадали в транс, добавляя этим немало хлопот следствию. Были и такие, у кого хватало здравого смысла понять, что только искреннее признание может облегчить их участь.

Тенгиз Валиев вызывал у майора острое чувство отвращения. Конечно, не тем, что быстро "сломался" и дал согласие показать тайник на хуторе. Этому можно было только радоваться. Гафурова поразило другое. В горотделе, куда Гринько привез Валиева от Сташевской, между ними состоялся такой разговор:

- Вы уверены, что начальник цеха Горлач сам приедет за грузом?

- До сих пор не боялся.

- Он знает, что сын арестован?

- Олег? - Валиев презрительно фыркнул. - Теперь ясно, почему я не застал его у Валентины. Туда ему и дорога!

- Что ж вы так... о своем приятеле?

- Плевать я хотел на таких приятелей! Очень ему все легко давалось. Деньгам цены не знал, сыпал налево и направо... Где вы видели такого придурковатого? - Валиев хихикнул и вдруг дернулся: - Так это он? Он меня заложил? Ах ты ж...

- Оставьте эмоции, - сказал майор. - Его я еще и в глаза не видел. Легче стало?..

"Волчьи законы, - думал сейчас Гафуров. - Деньги, деньги... А еще говорят, будто у преступников существуют свои законы чести. Вот она, эта честь! Нет, нет у этих людей человеческой чести. Затоптана она в грязь, изувечена. Ради наживы готовы один другому в горло вцепиться. Он, видишь, знал цену деньгам. Каким? Своим горбом заработанным или украденным у честных работяг, у государства?"